Произведения пользователя downbitter

Куда уходят пилоты, фантастика – Когда я погибну, – сказал как-то Вадимка. – Я попаду в рай для пилота. Там будет синее небо и там будет пахнуть керосином.

Вадим не был фаталистом. Просто немец не смог нахрапом пройти по нашей родной земле кованым сапогом, и война приняла затяжной характер. И мы все понимали, что шансов дойти до Берлина именно у нас практически нет, но надежда, на то и надежда, чтобы надеяться. И у войны тоже бывает рутина, и хотя редкий день проходил без вылетов, но настоящие бои случались редко, где-то раз-два в неделю. Но зато метко. Когда ревела сирена, когда враг на подлете и когда мы взлетали, знали – скорее всего, кто-то из нас не сможет посадить свой самолет. Никогда. Вдумайтесь в это слово «никогда». Никогда – это значит, дети будут расти без отца. Никогда – это значит, что жены не дождутся своих мужей. Никогда – это значит, кто-то – например, Вадим, – не узнает, каким сладким, горячим и влажным бывает девичий поцелуй.

Мы возвращались победителями, один был сбит, а второй дал такого стрекача, что только его и видели. Я любил быть в паре с Вадимом – вихрастый, улыбающийся, юморной на земле, в воздухе он был собранным и, не по-юношески, серьезным. И я, да что там я, все считали, что если Вадим – ведомый, значит, можно забыть про тыл; значит, что Вадим не подведет.

Мы уже подлетали к аэродрому, и я заметил, обернувшись, что ястребок Вадима подозрительно клевал носом и, то и дело, кашлял. Я связался с Вадимом, и тот сообщил, что машина еле слушается, и что он слегка ранен. Я заложил вираж перед аэродромом и пошел на второй круг, пропустив Вадима, чтоб тот смог посадить самолет первым. Вадимка с трудом сел, заглушил машину и умер.

Шел декабрь 1943 года, и прошел уже почти месяц после смерти друга, а я все равно, каждый день приходил на его могилу. Было ветрено, и я курил в кулак. Земля, израненная и нагая, молила о снеге, но снега еще не было. Я стоял перед могилой и плакал без слез. Я навсегда выплакал все слезы в самом начале войны, и поэтому так и не смог оплакать своего друга по-человечески. Я стоял и думал.

А назавтра пошел снег, и случился бой.

Враг был как на ладони, снизу было белым бело, и виднелась только одинокая черная точка. Это и был противник. Я шел сверху чуть носом, чтобы видеть врага, и искал удобный момент для сближения. И этот момент настал; я перешел в пике, набирая скорость. Противник заметил меня и попытался заложить правый вираж, но я разгадал маневр и, идя накоротке, нажал гашетку. Моя пушка вспорола левое крыло врага, вспыхнул двигатель, и черный самолет, словно задумавшись, клюнул и перешел в неторопливый штопор. Запахло гарью, и я повернул и посмотрел вниз, словно прощаясь с противником. Я уже не слышал взрыва, но ярко и отчетливо почувствовал, что закончилась еще одна чья-то жизнь. Что ж – либо он, либо я. Сегодня – я.

И тут я совершил непростительную ошибку. Я шел на высоте около тысячи метров над морем и любовался первым снегом, позабыв о том, что я тоже могу быть для кого-то хорошей мишенью. Мессершмит, словно коршун, спикировал, плюясь огненной слюной, и прилип ко мне. Я ушел влево по большой дуге, но он не отставал. Я вниз, он – вниз, я вправо, и он – вправо. Я просто спиной чувствовал, что он уже давит гашетку, остаются какие-то миллиметры, и пули, словно горох, начнут стучать по фюзеляжу, не оставляя для меня никаких шансов.

И тут заговорила рация.

– Леха, вправо! Держись, он у меня на хвосте, – сказал Вадим, и я даже не успел удивиться.
– Я пытаюсь, но он прилип как банный лист, – ответил я.
– Ничего, держись, я мигом, – сказал Вадим, и я понял, что он начал огонь. – Врешь, зараза, не уйдешь!

Я обернулся. Мессершмит натужно заскрипел и потом, словно оборвалась невидимая струна, отклонился и ушел в такое пике, из которого уже не возвращаются. Я огляделся вокруг, но Вадима не было.

– Леха! Там пахнет керосином! – и рация смолкла.

Я приземлился, заглушил самолет, и механик, обняв меня, сказал:

– Ну, ты и везунчик! Что случилось? Почему он вдруг упал?!

Я посмотрел на синее небо и не ответил.

Литературный ад, фантастика

Я иду запутанными темными коридорами. Сзади бредет вооруженный конвойный, и по бокам — двое. У меня стреножены ноги, а на руках — кандалы. Звон цепей, отражаясь от стен и пола, усиливается стократно и бьет фанфарами в мои уши. Ужасно хочется пить, я пытаюсь шершавым языком облизнуть губы, и понимаю, что те потрескались и сильно горят. В голове — вата, но при этом, эта вата, кажется, пытается мыслить. У меня сто всяческих вопросов в черепной коробке, но что-то подсказывает, что никто не собирается на них отвечать. Я повернул голову налево, конвойный идет молча, смотрит на меня, в глазах затаилась злоба, но улыбается. И от этой улыбки пробирает мороз по коже. Вдруг правый мой сторож открывает толстую скрипучую дверь, и я вижу тусклый свет. Сзади прикладом бьет слегка по затылку третий конвойный, и я нутром понимаю, что должен встать на колени. И ползти, ползти, ползти. И вот, я в центре комнаты. Незнакомцы сидят за столом полукругом, и в них было что-то такое доброе, родное, знакомое, что вдруг я понял, бить больше не будут. Во всяком случае, пока.

— Ку-ку! Страшно? — сказал долговязый, посмотрев на меня.
— Господа, — спросил вихрастый, обращаясь ко всем. — Кто опять пустил сюда Маяковского?
— Сергей Александрович, — заметила грациозная женщина. — Вы опять хулиганите?
— Анна Андреевна, — тихо сказал Сергей Александрович, поправив волосы рукой. — Отчего, голубушка, сразу вдруг хулиганю? Что ж, если я Есенин, то сразу же хулиганю? Просто Владимир Владимирович попал сюда по блату, и вы прекрасно об этом знаете.
— Тише, тише, Сергей, — почти прошептала Сергею Анна Андреевна, и бросила всем остальным. — Давайте начинать, господа. И, пожалуйста, дайте, наконец, человеку стул и воды.

Меня подняли, усадили на табурет с таким нажимом, что я сильно ударился копчиком, и кто-то поднес мне стакан воды. Я осушил стакан в три глотка и зажмурился от удовольствия.

— Слушается дело горе-поэта Ивана Сергеева.

Я аж поперхнулся.

— Простите, но почему же сразу вдруг горе-поэта? — нахально, с вызовом вопросил я. — Я, конечно, не профи, но, по-моему, у меня были занятные, иногда даже милые стихи.
— Сейчас узнаем, — сказала Анна Андреевна, открыла красную кожаную папку и взяла листок бумаги. — Господа, прошу вашего внимания. Стихотворение называется «Любовь».
— Оригинальное название, — заметил короткостриженый. — Большое?
— Да, Николай Степанович, — ответила Анна Андреевна. — Достаточно большое.
— Ну, все правильно, Анна Андреевна, большая любовь — большое стихотворение, — улыбнулся Николай Степанович. — И какая у нас номинация?
— «Рифма-Оскомина», — громко поставленным голосом сказала поэтесса. — Кровь-Любовь!

Все загалдели.

— Две!
— Три!
— Семь!
— Не слушайте Маяковского!
— Давайте пять, и читаем следующее? — спросила Анна Андреевна, и все согласились.

Правый конвойный подошел ко мне да так, чтобы не загораживать меня от остальных в зале, и звонко засадил пальцами правой руки мне саечку.

— Раз! Два! Три! Четыре! Пять!

Все засмеялись, Анна Андреевна захлопала в ладоши, а у меня горел подбородок.

— Номинация «Корявое сравнение», — продолжала поэтесса и взяла другой листок. — «Огромные глаза, как блюдца»!
— Нормальное сравнение! — крикнул Маяковский.
— У вас все сравнения нормальные, — парировал Есенин. — Что ж теперь, всех отпускать?
— Знаете, я как-то слышал такое сравнение «У нее глаза — два бриллианта в три карата», — начал я, чтобы оправдаться. — Так вот...

Блок упал, и все повскакивали с мест.

— Воды!
— Сан Санычу плохо!
— Что вы наделали, — крикнула мне Анна Андреевна. — Это жестоко! Так нельзя с поэтами!

Кто-то прыснул водой на Александра Александровича, и тот открыл глаза.

— Анна Андреевна, голубушка, можно я пойду? — спросил Блок. — Что-то мне нехорошо…
— Конечно, конечно, — ответила поэтесса. — Проводите Александра Александровича. Итак, господа. Я предлагаю снова пять саечек. Какие предложения?
— Пусть будет пять!
— А я все-таки считаю, что это нормальное сравнение!
— Не слушайте Маяковского!
— Семь!
— Семь?
— Семь!

И невозмутимый конвойный под крики «Браво! Бис!» отмерил мне еще семь саечек. Опять горел подбородок.

Потом читали еще мои стихотворения, и мне опять доставалось по подбородку. «Хромая рифма», «Дурацкая аллегория», «Тоскливая эпифора»…
Саечка за саечкой, саечка за саечкой. Браво! Бис! Браво! Бис!

И вдруг поэты замолчали.

— Проводите подсудимого!

И я понял, что экзекуция закончилась. Я пошел к выходу, обернулся, и благодарно сказал поэтам:

— Спасибо! Спасибо! Обещаю, больше ни разу не напишу даже строфы! Я все понял! Я могу идти домой?!
— Э, нет! — ответила Анна Андреевна. — Подождите! Еще рано.

И добавила конвойным:

— Через кабинет отдел прозы. Ведите его туда.

***
Нет, приснится же такое…
Аж мороз по коже.
Да, дела…
Господи, а может, они правы?!

Добавлено спустя 14 минут 15 секунд:

Адюльтер, рассказ ПРОЛОГ

Супруги никогда не перестанут читать электронные письма и копаться в мобильном телефоне. Дело не в том, что близкий человек ищет какие-то доказательства вашей измены, нет. Наоборот, ваш любимый человек ищет доказательства вашей верности.

***

Так получилось, что Ленка решила проверить почту, однако вместо этого попала в электронный ящик мужа. Думаете, так не бывает? Еще как бывает. Вот вам добрый совет: прежде чем закрыть почту и выключить браузер, нажмите на ссылку «выход». Ленка хотела вбить свой логин и пароль, но вдруг одумалась. Любопытство всегда было в моде, и начинающий Пинкертон заглянула в почту одним глазком. И тут же тревожно заныло в паху. Измена?

– Этого не может быть, – сказала вслух Ленка. – Этого просто не может быть.

«Милый, жду тебя в «Пушке» в семь. Смотри, если опять опоздаешь, буду разговаривать с бутылкой. Тебе нравятся пьяные барышни?»

Ленка перечитала сообщение дважды и разревелась. Поплакав, она пошла в кухню, открыла шкаф, где нашла початую бутылку водки, которая осталась после новогодних праздников. Хотела найти и рюмку, но потом скрутила пробку и выпила прямо из бутылки. Водка неприятно обожгла язык, но зато в голове немного прояснилось. Ленка влетела в ванную и открыла кран, сложив лодочку из ладошек, умыла лицо. В отражении смотрела зареванная девушка с красными глазами. Захотелось вдруг курить, хотя уже год как бросила. Постояла в раздумьях и решила, не стоит.

– Что это за «Пушка» такая? – рассуждала Ленка. – Пушкинский, что ли? Не похоже на кино. С бутылкой, пьяная? Нет, кино отпадает. Тогда что? Кафе?

Олег, супруг Ленки, работал недалеко от центра Москвы, в двух домах от памятника Пушкину, и поэтому девушка сразу поняла, что свидание будет назначено где-то недалеко от его офиса. Ленка вернулась в комнату, сел на стул, открыла поисковик и напечатала запрос: «Пушка кафе». Поисковик задумался на мгновение и выдал Ленке ответ. Все оказалось просто как дважды два, это заведение – наискосок от кинотеатра. Странное кафе, внутри были большие стеклянные лоджии, и невольные зрители на улице глазели на посетителей кафе, как будто те сидели в клетках зоопарка.

Ленка представила, как она ворвется в это заведение и закатит такой скандалешник, что мало не покажется. Может даже еще и посуду побьет. Потом выхватит у этой куклы тарелку с салатом (естественно, диетического) и перевернет эту тарелку прямо ей на голову, потом вопьется ей в волосы, в эту белую крашеную паклю, и со всей дури оторвет ей башку. Девушка нервно засмеялась.

– Так, а почему крашеную? – подумала Ленка.

Ленка снова открыла письмо и посмотрела на адрес отправителя: recept.alla@anotherjob.ru.

– Вот дура, пишет с рабочего. Фирма, что ли, какая-то? Точно, вот и сайт. Компания. Отделы. Секретариат. Готово. Значит, Алла. Ну-ну.

Ленка посмотрела на фотографию соперницы и усмехнулась. И действительно, крашеная блондинка. Ленка закрыла сайт, и пошла в кухню, чтобы выпить еще водки. Что в ней есть такое, чего нет у меня, подумала девушка? Ленка считала себя интересной женщиной, и, если честно, она была права. А эта? Кто она такая? Кукла, да и только: слишком много носа, лба, подбородка, и мало – глаз. Редкие бесцветные волосы с черными корнями. И, естественно, пошлый макияж: штукатурка так и сыплется. Как такую можно тащить в постель? Ленка брезгливо поморщилась.

Олег – просто кобель. Взять бы да отрезать все, что выпирает кроме носа. Нашинковать на маленькие-маленькие кусочки и в ведро, подумала Ленка. Интересно, у них это давно?

Вдруг зазвонил телефон, звонил муж.

– Спокойно, Лена. Выдох-вдох, выдох-вдох, – девушка вдохнула и ответила на звонок. – Алло?
– Что так долго трубку не берешь?
– Не слышала, – соврала Лена.
– Что-то случилось?
– А почему ты спрашиваешь?
– Сколько раз просил, не отвечай вопросом на вопрос. Это невежливо.
– Прости. Все в порядке.
– Точно?
– Точно, – Лена держалась из последних сил, чтобы не зареветь.
– Хорошо. Слушай, я буду поздно, скоро будет конференция, нужно подготовить кое-какие бумаги.
(Конечно, дорогая, у меня конференция, у нее и заночую.)
– Когда ты будешь?
– Максимум в одиннадцать.
– Значит, в двенадцать?
– Лен, не начинай.
– Не буду.
– Точно, все в порядке?
(Кобель, предатель, изменник, сволочь, подонок, свинья.)
– Все в порядке.
– Ну, все пока, малыш. До вечера.
– До вечера.

Лена клацнула раскладушкой и задумалась.

– Ну, хорошо, приеду к кафе. Даже если войду, что вряд ли, смелости не хватит, что дальше? – рассуждала она. – Ну, оборву, допустим, ей эти грязные локоны. Что-то изменится? Олег вдруг посмотрит на меня, бухнется на колени: «Прости, я подлец! Я виноват!»? Вряд ли. Да и потом, а вдруг она не знает, что он женат. Хотя, нет. У нее же на лбу написано: «Шлюха». Ей неинтересно с холостыми играть, ей женатика подавай.

Выть хочется, подумалось Лене. Хорошо быть кискою, хорошо быть собачкою… И тут Лена вспомнила про сейф.

– Лена, подойди, пожалуйста, – однажды попросил Олег. – Только закрой глаза и не подглядывай.
– Что за секреты? – спросила Лена. – Ну ладно, ладно! Закрыла!
– Вот! – Олег вложил жене в ладонь небольшой ключ.
– Что это?
– Это ключ от сейфа. От нашего сейфа.
– А зачем?
– Глупая! Если мужчина дает женщине ключ сейфа, значит верит, значит это навсегда. На всю жизнь. Понимаешь?

Лена пыталась вспомнить, где она в последний раз видела этот ключ. Может в сумочке? Вот растяпа, подумала девушка. В сумке его не оказалось. Зато теперь на ковре лежало содержимое сумки: зеркальце, тушь, помада (господи, подумала Лена, сколько времени я не пользовалась помадой?), перцовый баллончик, счета за телефон, чеки, какая-то бирка от одежды, ручка, жвачка, список, что купить в продуктовом. Столько всего, а ключа нет. И тут вспомнила – в шкатулке с бижутерией. Попался. Девушка открыла сервант, схватила шкатулку и стала пальцем перебирать украшения, потом плюнула и вытащила все из коробки, усевшись на колени. Вот и он!

Лена пулей влетела в спальную, отодвинула картину (репродукция Наташи Барнс) и посмотрела на сейф. Сейф был на месте.

Пальцы набрали кнопки. Два-ноль-ноль-семь: год, когда супруги поженились. Лена повернула ключом, и сейф открылся. Она вытащила какие-то документы, свидетельство о собственности на квартиру, на дом, на гараж, зеленую пачку рублей и, наконец, увидела его. Пистолет Олега. Лена двумя пальцами взяла оружие (тяжелый!) и положила на стол.

– И что дальше? – спросила себя девушка. – Надеюсь, что он не заряжен. Я даже не знаю, как стрелять. Тьфу ты, что я несу? Какая стрельба? С ума сошла уже совсем!

Пистолет лежал на центре стола и ждал.

– Интересно, а есть инструкция? – Лена рассмеялась. – Хотя, какая, к черту, инструкция, дуреха? Пистолет же! Ну ладно, пистолет, а имя-то у тебя есть?

Пистолет не ответил.

– Смотри-ка, какой важный. Можно потрогать?

Пистолет подставил вороненый бок, и Лена осторожно дотронулась.

– Если бы ты только знала, как давно меня никто не трогал… – пожаловался Лене пистолет. – Если бы ты только знала!
– Я знаю. Меня тоже уже давно никто не трогал.

Лена пошла в кухню, выпила водки, взяла телефон и вернулась к пистолету. Щелкнула камера, и на дисплее телефона высветилась фотография нового друга. Лена пощелкала мышкой, и фотка перекочевала на компьютер. Открыв сайт «Мейл.Ответы», создала новый вопрос и приложила к вопросу фотографию: «Может быть, кто-нибудь знает, как он называется и как им пользоваться?».

Через минуту пришел ответ: «Пистолет Макарова, поищи в Википедии».

– Пистолет Макарова был создан в результате конкурса на разработку пистолета для офицеров Советской Армии…– начала читать Лена.

Через час Елена вернулась в спальню и взяла из сейфа коробку патронов. Она отсчитала восемь и зарядила обойму. Вставив магазин, она дослала патрон в патронник и установила пистолет на предохранитель. Пистолет удобно лежал в руке. Елена вскинула руки и цокнула языком, и получился шутливый выстрел. Мстительница убрала пистолет в сумку и закрыла молнию.

Оставался всего один маленький штрих. Женщина пошла в ванную, открыла кран душа, скинула с себя всю одежду и посмотрела на свое отражение.

– Конечно, не Марлен Дитрих, но тоже ничего, – улыбнулась своему отражению обманутая жена. – Все, решено! Завтра в фитнес-клуб. Убрать немного бока, чуть живота, и вуаля! А грудь даже не надо трогать, и так хороша!

Елена взяла груди в ладони, счастливо рассмеялась, и начала принимать душ.
Потом босая и нагая, высушив феном волосы и расчесавшись, пошла в спальню и нашла новое черное нижнее белье, которое купила к случаю. Надев белье и покружив перед зеркалом, Елена облачилась в платье.

– Красота! – сказала она вслух и начала накладывать макияж.

Вспомнилось, как в каком-то фильме (Рембо?) главный герой красил физиономию перед решающей схваткой с главным злодеем, и женщина улыбнулась.

Елена нанесла тональный крем на лицо.
Рембо провел толстую линию черной краской по лбу.

Елена слегка припудрила щеки и наложила тени.
Рембо нарисовал на щеках зеленые линии от скул до рта.

Елена накрасила губы ярко-алой помадой.
Рембо подвязал черной лентой свои волосы.

– Это твоя война, детка, – Рембо посмотрел на Елену. – Это твоя война.
– Ты прав, – ответила женщина. – Пожелай мне удачи.

Таксист высадил Елену около памятника Пушкину. Народу было пруд пруди, впрочем, как всегда в центре Москвы. Уличный музыкант рвал струны гитары, а девушка с немытыми волосами держала потрепанную шляпу, приставая к прохожим. Елена кинула десятку в шляпу, хотя гитарист не блистал ни голосом, ни владением инструмента. Потрогала сумку, пистолет был на месте. На часах – тридцать минут девятого. Если в семь – свидание, а в одиннадцать Олег обещал быть дома, значит, они скоро должны выйти из кафе. Иначе, не хватит времени для потрахушек. Ерунда, подумала женщина, осталось-то каких-то сто метров, и я буду на месте.

Окна заведения были ярко освещены, и посетители были как на ладони. Любовники сидели в кафе и ворковали, не подозревая, что в каких-то метрах от них затаилась смерть. Женщина слилась с деревом напротив кафе; ближайший фонарь не горел, и это было очень кстати.

– Интересно, они могут меня увидеть? – спросила Елена у пистолета.
– Вряд ли, слишком увлечены разговором. Да и потом, улица еле-еле освещена. Может, ты все-таки вытащишь меня из сумки? Душно.
– Извини, – женщина открыла молнию.
– Другое дело. В кого будем стрелять?
– Ни в кого. Я просто хочу их попугать.
– Как скажешь, солнце, – ответил пистолет, сняв себя с предохранителя. – Как скажешь.

Елена взяла пистолет двумя руками и, положив указательный палец на курок, побежала через дорогу к окну заведения. Она смотрела только вперед, прицеливаясь, когда рядом вдруг угрожающе зашелестели шины. Машину занесло, водитель, пытаясь уйти от удара, ударил по тормозам, но тщетно, женщина была мертва.

***
– Что-то случилось. Смотри, скорая, – Алла посмотрела на улицу и тут же отвернулась. – Господи, там на улице сбитый пешеход!
– Не смотри туда, – посоветовал Олег и стал вглядываться в стекло. – Черт, не видно ни зги. Похоже, женщина. Хотя не уверен.
– Олег, пойдем отсюда, у меня сейчас начнет истерика.
– Мы еще толком не поели.
– Олег, меня сейчас стошнит, – попросила Алла. – Пойдем, а?
– Ладно, ладно, – ответил любовник и подозвал официанта. – Счет, пожалуйста.

– Олег, давай не сегодня. У меня нет настроения, как вспомню…
– Алла, мы все когда-нибудь умрем, зачем портить вечер?
– Олеженька, ну, пожалуйста, давай завтра?
– Завтра я иду с женой на концерт.
– Ну, на неделе…
– Ну как знаешь, – обиженно сказал любовник.
– Все, Олежка, не провожай, я на такси. Созвонимся. Я люблю тебя, – девушка подарила любовнику воздушный поцелуй, – Пока, пока.
– Целую.

Олег прикурил, взял из кармана телефон и набрал номер.
– Опять, что ли не слышит? – рассердился муж, и тут же телефон ответил.
– Алло, – сказал холодный незнакомый мужской голос.
– Алло, это кто?
– Извините, вы, наверное, муж? Я понял по телефонному номеру. У меня очень плохие новости.
– Что случилось?
– Вашу жену сбила машина. Насмерть.
– Это ошибка, – Олег не поверил. – Жена дома, она не собиралась никуда выходить.
– Это случилось недалеко от памятника Пушкину. И что странно, при ней был пистолет…Алло. Алло! Алло?

*

Цитата:

Куда уходят пилоты

сильно...прослезился.

спасибо

Вам спасибо

Он так любил свою страну...
Пришла весна, и набухали почки,
Когда он в цинковом гробу
Вернулся из горячей точки.

Страна кричит нам о единстве
С экрана телевизора красиво,
На кладбище колышет ветер листья,
И мать рыдает над могилой сына.

Они страну свою любили,
Та отплатила им свинцом.
Они мертвы, о них забыли.
Их помнят только мать с отцом...

В свою двадцатую весну,
Когда на тополях набухли почки,
В холодном цинковом гробу
Вернулся парень из горячей точки.

Коротко, жизненно, знакомо... Спасибо.

* http://atlantida.nnm-club.net/?cat=33

Темная сторона Луны или Ключ на тридцать

Здравствуйте, меня зовут Кэвин Смит.

Скорее всего, вы меня не помните (или вообще не знаете), все-таки почти сорок лет прошло с того момента, как НАСА предприняла вторую космическую экспедицию по изучению темной стороны Луны. Зато, наверняка, знаете Нила Армстронга, который командовал космическим кораблем «Аполлон-11» и который стал первым человеком, ступившим на лунную поверхность. Помните: «Маленький шаг для человека, но гигантский скачок для человечества»? Я не знаю, действительно ли старик Нил побывал на Луне или нет, зато точно знаю, что на Луне побывал я. При этом я совершил, наверное, самое экзотическое преступление в мире – я убил человека на Луне. Вы не ослышались, я действительно совершил "лунное" убийство. Сожалею ли об этом? Да, да и еще раз да. Не было дня, чтобы я не сожалел об этом, но, сами понимаете, нельзя вернуть прошлое.

Я, в составе экипажа из трех астронавтов, приступил к тренировкам в 2014 году, чтобы в 2015 году высадиться на темной стороне Луны и провести ряд научных исследований и экспериментов. Я должен был лететь в статусе командира корабля, но за несколько дней до старта штатный психолог, проведя какие-то заумные тесты, решил, что я не подхожу в качестве командира. Вы представляете? Вообще, если честно, мне плевать всякие там нашивки, шевроны и так далее. Мне плевать на звания, чины, статусы, но мне не плевать на деньги. Так получилось, что командир корабля получал на треть больше, чем остальные члены экипажа. Вы, наверное, подумаете, что у командира корабля есть какие-то особенные обязанности? Ерунда. Корабль управляется автоматикой, следовательно, статус командира – это больше традиция, нежели умения, знания и опыт.

И вот, какой-то занюханный психолог отобрал у меня треть моего заработка. Естественно, я был в бешенстве. Никогда не любил психологов. И Стива, командира корабля, тоже не любил, хотя, по-хорошему, он тут не причем. Так, до кучи, как говорит мой сын.

Зависть, думаете? Конечно, зависть! Дом в ипотеке, старая мать, больная раком, трое детей, старшего надо было устраивать в колледж. Все как у всех. А этот, так сказать, командир, получает больше, чем я. Не сказать, что я впал в глубокую депрессию, еще не хватало, но немного приуныл. Естественно, никому о своих переживаниях не рассказывал, ни одной душе. Почему? Выперли бы меня из экипажа, думаете, мало что ли психологов на базе?

Старт был успешным. С другой стороны, кто бы сейчас рассказывал об этой истории? И наш корабль взял курс на Луну. Знаете, какая самая главная черта характера астронавта? Смелость? Бесстрашие? Нет. Умение ждать. Представьте, три человека внутри маленькой банки путешествуют в космосе и ждут. Ждут и боятся. Даже не смерти я боялся, а боялся неизвестности. Если какой-нибудь маленький нанопустяк станет работать не так, как хотелось бы конструктору, мы уже не смогли бы никогда поцеловать жену, потрепать по голове сына, выпить бутылку пива с друзьями или, например, махнуть на море. Если честно, страшно. В такие минуты страх вползал в мою душу, он владел беспредельно и моим разумом. Мне хотелось просто выть, выть на Луну, тем более, она с каждым мгновением была все ближе и ближе.

Помните шутку, каким цветом покрашен стоп-кран в самолете? Я никогда не понимал этой шутки. Нет, я не дурак, и с юмором все в порядке. Просто эта безобидная шутка – квинтэссенция беспредельной тоски астронавта. Тоски по дому, тоски неизвестности, тоски одиночества. Обратно дороги нет. Но откуда мне знать, есть ли дорога вперед?

Вы думаете, что после старта экипаж сплотился перед лицом неизвестности? Как бы ни так. Каждый был на своей волне. Джек, третий член экипажа, был славным малым, но не особо далеким. Часто судил о вещах, о которых не имел никого понимания, и потому делал какие-то, извините, кастрированные однобокие выводы. А еще он любил шутить невпопад. Зато он не был склонен к рефлексии, и ему было легче. Он спал как сурок. Просто завидки брали.

А Стивен? Я уже говорил, я не любил его. Мне кажется, он немного зазвездился. Он с нами говорил сквозь зубы, дескать, что вы хотите, я Д’Артаньян, а вы… ну сами понимаете. У него в полете проявилась странная фобия, ему казалось, что научная аппаратура на корабле может вдруг взять и сломаться. Поэтому он постоянно что-то смотрел, крутил, чистил, проверял. Знаете, это очень бесит. Я уже говорил, что мы должны были провести ряд научных исследований. Каждый играл свою определенную роль. Я, например, отвечал за один научный прибор. Не берите в голову, ничего особенного, я сам толком не знал, что это. Я умел только нажать кнопку на этом приборе, и все. Нет, конечно, я читал про него, но, извините, для меня - это китайская грамота. Зато я знал, что этот прибор был неподъемным. Чтобы установить этот аппарат, нужна была помощь всех трех членов экипажа. Аппарат стоял в грузовом отсеке и ждал своего часа.

- Кэвин, пойди в грузовой отсек и проверь, все ли на месте. Не хотелось бы завтра облажаться перед ребятами из НАСА.

Нет, каково? Пусть сам проверяет. Хотя, еще напортачит, а с меня потом спросят. Нет, вы не подумайте, что я зануда. Просто я уже два раза проверял: аппарат стоял там, где и должен быть. В грузовом отсеке.

- Кэвин, ты слышишь?
- Слышу, кэп.

Мне кажется, именно Стивен повинен в том, что случилось потом. Вы когда-нибудь убивали? Если нет, тогда вы не можете меня понять. Я, конечно, виноват. Но Стивен виновен вдвойне.

- Все в порядке?
- Да, все в полном порядке.

В порядке, как же. Я оступился и взял рукой за эту хреновину. Чертов аппарат! Я не специально, это рефлекс. Представляете, у меня в ладони лежал какой-то чип. Сломанный. Я как-то услышал от одного чиновника НАСА, что этот аппарат стоил примерно почти миллиард долларов. У меня моментально вспотели ладони. Вся жизнь пролетела как один миг. Карьера? Какая теперь, к черту, карьера? Минимум пожизненное заключение. Столько бабок вбухали в этот аппарат, а я взял и сломал его. Хотя, почему это я? Нет, конечно, это я схватил за этот чип. Но ведь, если бы не этот Стивен, все было бы в порядке.

Не знаю почему, но я уже был готов преступить закон. Точнее, я не то что бы хотел. Нет. Просто некий, маленький Смит, мое второе эго, стал тут же искать возможности уйти от наказания. Вы думаете, так просто взять и убить человека в космическом корабле? Я не идиот, меня моментально вычислят. Если честно, я даже сначала не думал об убийстве. Я думал, обойдусь саботажем. Например, можно сломать чертов аппарат после высадки. Но как? Не возьму же я молоток и стукну просто по приборной панели? Заметят.

Честно, я забыл про сон, считал все варианты. Саботаж отпадал. Максимум, что на меня хватило – я понял, как могу вернуться на Землю, оставив этот аппарат на Луне. Помните, чтобы установить этот прибор, нужна помощь всех членов экипажа? Значит, если кто-то получит травму, мы просто не втащим аппарат обратно в корабль. Уже зацепка. Мозг лихорадочно раскручивал калейдоскоп каких-то схем, сцен будущего преступления, ища выхода. Я понимал, что план должен быть гениальным, иначе даже не стоит возвращаться на Землю. Лучше сдохнуть тут. Увы, но у меня был пока полуплан. Я уже говорил, я почти не спал, а когда удавалось поспать, мозг все равно не отдыхал. Думал, думал, думал.

Я ненавидел Стивена. Господи, как же я ненавидел Стивена. Но убийство? Допустим, у нас есть скафандры, и у каждого есть два баллона с воздушной смесью. Разве можно выпустить кислород у одного баллона, а второй оставить, поскольку Стивен должен был помочь поставить аппарат на поверхности Луны? Не думаю. Даже если это действительно возможно, сработал бы какой-нибудь сигнал. Все-таки космос. Определено, балоны отпадали. Тогда что?

Должен же быть выход. Предположим, что колпаки скафандра из обычного стекла. Ну, то есть, не совсем, конечно, стеклянные, но вряд ли пуленепробиваемые. Разбить колпак скафандра? Идея, конечно. А вдруг нельзя разбить? И потом, как я могу разбить колпак, мы же все время будем на виду. Не могу же держать при себе постоянно ломик или молоток. У меня сейчас случится взрыв мозга. Надо поспать. Сука, Стивен. Ненавижу.

Это, конечно, просто была случайность, а не гениальный план, но я все-таки это сделал. Я убил человека. И вы знаете, это было очень просто.

Мы высадились, погрузили аппарат и стали искать подходящую площадку под него. У нас был луноход, видели, наверное, по телевизору. Он должен был брать пробы грунта. Итак, луноход проехал примерно 30-40 метров и затих. Заело. Помните Джека? Он пошел посмотреть, что случилось. Потом по радио попросил инструменты, и я сходил за ними в корабль. Неполадка была пустяковой, и Джек смотрел на внутренности лунохода, присев на землю. Стивен был вне нашего обзора, мешал луноход. Идеальная позиция, даже если в корабле была камера, меня не видно. И Джека тоже.
- Кэвин, дай ключ на тридцать, пожалуйста.
Я посмотрел на коробку с инструментами, взял ключ и ударил Джека по колпаку, пробив стекло. Затем я вытащил ключ и кинул его под луноход.
- Кэп, у нас проблемы. Вызывай Базу. У нас большие проблемы.

Я не знаю, мучился перед смертью Джек или нет. Мне хотелось, чтобы не мучился. Скорее всего, он даже не понял: изнутри колпака что щелкнуло, и голова Джека раскололась, словно спелый арбуз. Все-таки вакуум. Мы оставили Джека, оставили луноход, мой аппарат. Все оставили. И полетели обратно. Знаете, я первый раз спокойно уснул. Я проспал почти сутки после взлета. И спал сном праведника.

Это был сокрушительный провал, скандал был феноменальный, и НАСА готова была провалиться сквозь землю. Говорят, космическое агентство США обошлось налогоплательщикам в три миллиарда. Все посчитали, что это был брак в колпаке скафандра, и только я знал, что это не так. Помните, в начале своей исповеди я сказал, что сожалею об этом убийстве? Конечно. Как бы я хотел, чтобы на месте Джека был командир корабля. Увы…

***

Завтра должна высадиться третья экспедиция на Луне. А значит, завтра все откроется. Ничего страшного, я прожил интересную жизнь. Мне 75 лет и пора уходить. Вместо прощальной записки я дарю вам этот удивительный лунный детектив.

Прощайте.

Suum cuique (Каждому — свое)

— Ты где?

Когда мой начальник задает такой вопрос, значит, что-то стряслось. И ему все равно, что у меня отгул, или я в отпуске, или даже умер. Пытаться что-то объяснять бесполезно, все равно не поймет, поэтому на вопрос «Ты где?» мне всегда приходится отвечать так:

— Скоро.
— Пулей лети в институт, одна нога здесь, другая там, — и положил трубку.

Если честно, я мог отключить телефон, и провести свой законный выходной, как угодно. Я мог бы пойти в театр или, например, провел весь день с пивом перед телевизором. Понятно, что я бы не занимался ни тем, ни другим, но ведь мог. Но я ведь не выключил телефон, так?

Я кинул в кружку две ложки растворимого кофе, плеснул кипятка, помешал и стал пить большими глотками вприкуску с сигаретой. Так сказать, на дорожку. Сначала недели ударили сильные морозы, и курить на ходу стало если и не самоубийством, то, по-крайней мере, опасно для здоровья. Я подошел к окну, посмотрел на уличный термометр, и прикинул, что, скорее всего, не смогу завести свою ласточку. С машиной было все в порядке, просто у меня подсел аккумулятор, а новый купить было лень. Да и потом, не то чтобы я не могу себе купить новый аккумулятор, нет. Просто жаба задушила. Вот мне и показалось, что могу найти своим деньгам лучшее применение. Кто ж знал, что на градуснике сегодня было почти тридцать.

Я схватил с вешалки оранжевый пуховик с меховым воротом, наспех надел, взял шапку и перчатки и вышел из квартиры. Лифт приехал практически моментально, и пока мы — я и лифт — ехали вниз, я надел вязаную шапку и перчатки. Внизу, на автомате, я открыл почтовый ящик, выгреб из него рекламные листовки, буклеты и проспекты, быстро просмотрел и выкинул их в картонную коробку, которую кто-то поставил как раз для таких целей. Счетов за квартиру и телефон нет — и то ладно. Сколько себя помню, мой почтовый ящик был сломан. И если даже слесарь — что бывало редко — вставлял новый замок, то через два-три дня ящик снова оказывался сломанным. Руки бы кое-кому оторвать.

Я вышел из подъезда, подошел к своей старушке, открыл дверь и уселся в кресло водителя, вставил ключ и повернул. Заскрипел стартер, послышались какие-то стуки, но двигатель так и не заработал. Я снова попытался завести машину. Ноль эмоций. Что ж, значит остается только метро. Жаль, сегодня воскресение, и на дорогах машин практически нет. Я закрыл машину и отправился к станции метро.

До метро мне пришлось лететь со скоростью истребителя, потому что на улице дул пронзительный и жестокий ветер. Я спустился по лестнице, вошел в метро, приложил карту к турникету и стал бегом спускаться по эскалатору. За секунду до закрытия дверей я влетел в вагон, поезд отправился, и я стал искать место. Увы, мест не было. Впрочем, мне недалеко: пять станций по прямой.

Я ворвался в институт, кивнул охраннику и поднялся на лифте на пятый этаж, прошелся по коридору и подошел к кабинету шефа. Стучаться не стал, а сразу вошел в комнату, резонно решив, что сейчас не до этикета. В кабинете шефа был полный аншлаг. Около окна стояли люди и курили в форточку. На столе начальника был форменный беспорядок: были разбросаны какие-то бумаги, документы, какие-то записи на полях, на салфетках, там же стояли чашки из-под кофе и чая; в общем, кабинет шефа был похож на генеральный штаб, как минимум, армии или даже фронта. В тот момент, когда я открывал дверь, шустрый сквознячок смел со стола несколько листов бумаги, но курящие даже не обратили на меня никакого внимания.

Я подобрал бумаги с пола и положил их на стол шефа. Затем я снял пуховик и шапку, повесил их на вешалку, подошел к компании курящих, и начальник представил меня участникам генерального сражения.

— Знакомьтесь, это Александр, ведущий историко-физик нашего института, своими опытом и интуицией прославившийся далеко за пределами нашего заведения, — сказал шеф, и у меня сразу засосало под ложечкой. Если начальник мне начал грубо льстить, значит, дела — хуже некуда. Да и потом, такой комплимент придется отрабатывать. Что я, шефа не знаю?

Двоих я знал, это были мой начальник и коллега по институту. А троих — нет. По обрывкам разговоров я сделал вывод, что незнакомцы работали в МИДе. Интересно, что они забыли в нашем институте? Ладно, я, как настоящий ученый, умел ждать. Надо будет — сами все расскажут.

Итак, я немного отойду от темы, чтобы читателю было понятно, чем я занимаюсь в институте Времени. Дело в том, что почти десять лед назад гениальнейший физик-теоретик Алексей Павловский обосновал теорию перемещения во времени, а три года назад гениальнейший физик-практик Иван Скобелев подвел эту теорию под научную практическую базу и создал темпоральную установку.

Только не подумайте, что кто-то может изменить настоящее через какие-то операции в прошлом, это просто ненаучно. Дело в том, что время практически нельзя изменить. В тот момент, когда объект (например, человек) отправляется в какую-нибудь точку в прошлом, он попадает не в наше с вами Прошлое, а другое Прошлое, но которое похоже, как две капли воды с нашим. И уже в этом Прошлом объект может делать, все что заблагорассудится.

Другим словами, если человек, попав в прошлое, убил бабочку, то создается еще одна реальность, где эта бабочка действительно была убита. Но в нашей реальности все остается по-прежнему: бабочка порхает от цветка к цветку, пока, наконец, сама не помрет.

Однако, если человек, попавший в Прошлое и убивший бабочку, возвращается обратно в Настоящее, поле «время-пространство» пытается смягчить действия объекта в Прошлом. И если действия человека в прошлом были незначительны, то вторая реальность рано или поздно сольется с первой, а значит, у них будет общее Настоящее, то есть наше с вами Настоящее.

В противном же случае, если действия человека в прошлом были значительны, тот останется в той, другой реальности, и сам даже не поймет, что он попал в совершенно другое Прошлое. А самое страшное, что у него будет и совершенно другое Настоящее. Где, кстати, темпоральное устройство , может быть, еще и вовсе не изобретено.

И тут у человека может быть всего три выхода. Если в новом Прошлом или Настоящем человека убивают, то он, естественно, погибает. Второй путь — попытаться начать новую жизнь в новой реальности. Однако, психика неподготовленного человека, как правило, не готова к этой реальности, и человек (постепенно, конечно, не сразу) сходит с ума. И тогда шансов отыскать его в новой реальности, практически нет.

Но есть и третий способ, специалист — например, я — выходит в прошлое, пытается понять, где объект совершил какое-то значительное действие в Прошлом, затем переходит в другое измерение и ищет там искомого человека. Вероятность найти человека в «другом» Прошлом минимальна. В среднем возвращается один из десяти. Мне удается возвращать трех из десяти. Но я, действительно, хороший специалист.

Вот поэтому и была создана специальность «историко-физика» или сокращенно «и-физика», человека сведущего и в физике, и в истории. Внимательный читатель спросит, а зачем вообще нужно темпоральное устройство? Ведь если человек не имеет никакой возможности изменения настоящего, зачем ему вообще выходить в прошлое?

Действительно, обычному человеку темпоральное устройство, как правило, нужно, как корове седло. Но есть небольшая прослойка ученых — историков, литературных критиков, биографов и иже с ними, — которые совершенно не может обходиться без путешествий во времени. Ученые изучают прошлое, пишут научные труды, диссертации и рефераты, в общем, развлекаются в прошлом, как могут.

Но иногда темпоральные туристы создают только одни проблемы. Наш институт постоянно объясняет в прессе о том, что не стоит воздействовать на прошлое, потому что в нашей реальности прошлое будет, все равно, неизменно. Однако не проходит и недели, чтобы кто-нибудь не заблудился во времени.

В мире есть всего три темпоральных установки — в Дрездене, в Орландо и в Москве. Причем в США обычный человек вообще не сможет совершить путешествие во времени. Для этого требуется множество справок и документов, а самое главное, путешественник во времени должен на специальной комиссии доказать, что он ученый, а, например, не китайский летчик. В противном случае, он не получит доступа к времени. В Германии такого закона нет, а — в России и подавно. И если немецкие коллеги хотя бы составляют психологический портрет будущего туриста — и, кстати, часто отказывают в темпоральном туре,— то в России любой может прийти в наш институт и официально заказать тур по прошлому. Были бы только деньги.

Понятно, что случаются невозвращенцы, но, как правило, никто не собирается специально искать человека в прошлом. Ушел и ушел. В конце концов, любая темпоральная спасательная операция требует внушительных денежных средств. Тем более что каждый путешественник подписывает бумагу, что он уходит в прошлое добровольно и на свой риск и страх. Однако иногда бывают исключения.

— Давай, Саша, включайся в рабочую дискуссию, — сказал мой шеф.
— Может кто-нибудь, наконец, скажется что случилось? — спросил я. — Как я могу включиться в дискуссию, если даже не знаю, о чем шла речь, пока меня не было?
— Пропал американский гражданин, Моше Бииглайзен, — сказал дежурный и-физик, молодой парень — то ли Ваня, то ли Игорь, точно не помню, — попавший к нам по распределению после Академии физики и математики. — Сегодня отбыл в Мюнхен 14 мая 1913 года и до сих пор не вернулся.
— А таймер?
— Сработал.

Когда темпоральный турист уходит в прошлое, ему надевают браслет на руку и снять его практически невозможно. Этот браслет есть некое подобие мобильной темпоральной установки. Через три часа после выхода в прошлое срабатывает таймер, и путешественник возвращается в настоящее. Но если по каким-то причинам турист изменил прошлое, он попадет не в здание нашего института, а в точку координат (плюс-минус 500 метров), которую сам и выбрал перед путешествием. Как правило, город или район города, где он проживает.

Зачем? Вероятность, что в другой реальности существует темпоральная установка, и она находится в здании нашего института, минимальна. И что будет делать турист в Москве, в Сокольниках? У него начнется паника, он начнет метаться, носиться туда-сюда и рискует свихнуться раньше времени. И поэтому, если человек окажется пусть даже в другой реальности, но в «своем» городе или районе (понятие страны, города и района, обычно, существуют в любой реальности), он, как правило, попытается найти свой дом. Это обычная психология. А мы сможем выиграть какое-то время. Если, конечно, кто-то вообще будет его искать.

— Ушел в другую реальность? — сказал я.
— Именно, — ответил то ли Ваня, то ли Игорь.
— Ну, хорошо, а мы тут причем? — спросил его я.
— Дело в том, что я не проверил его темпоральную страховку, — сказал дежурный и-физик.

А вот это уже, действительно, очень серьезно. Как я уже говорил, в США получить пропуск в прошлое практически нереально. Обычно, американцы летят в Германию или в Россию и уходят в прошлое потому, что законы в этих странах позволяют темпоральные туры. Однако, прежде чем, иностранец уходит в прошлое, ему приходится заплатить внушительную темпоральную страховку. Стоимость такой страховки достигает до 7-8 тысяч долларов. Но зато, если он вдруг потеряется, специалисты-поисковики будут его искать до тех пор, пока не выйдут все сроки давности. В России — это полгода.

Наш гражданин может бегать туда в прошлое и обратно хотя по нескольку раз в день, и никто ему слова не скажет, потому как темпоральная страховка у нас необязательна. А вот иностранного гражданина без страховки даже слушать никто не будет. Закон есть закон. Отправить иностранного гражданина в прошлое, не проверив страховку, это значит, лишний раз навлечь неудовольствие властей на наш институт. Теперь понятно, почему ребята из МИДа так приуныли. Если случится дипломатический скандал, всем не поздоровится. И в МИДе это прекрасно понимают.

Кроме того, все расходы на поиски потерявшегося туриста идут за счет бюджета института, а он, сами понимаете, не резиновый. Мы все-таки из этого бюджета получаем и премию, и, самое главное, зарплату. Жаль, что у меня даже времени нет, чтобы детально объяснить Игорю или Ване, что он совершенно не прав. Впрочем, я думаю, что шеф уже и так на него спустил всех собак. Ладно, бог с ним. Сейчас — это не главное.

— Хотя бы проверили, что за событие приходится на эту дату?
— Проверили. Чисто, никаких событий на эту дату не приходилось.

Это плохо. Понимаете, девять из десяти путешественники во времени отправляются в прошлое, чтобы поиграть в национального героя. Но у нас всегда есть неопровержимая улика — дата и место, в которое отбыл путешественник. Например, 22 ноября 1963 года, Даллас (штат Техас). Это значит, что темпоральный турист отправился в прошлое, чтобы предупредить убийство президента Кеннеди. Понимаете, что я имею ввиду? Не надо быть семь пядей во лбу, что не вычислить путешественника. Но когда у нас нет никакой памятной даты, а человек пропадает, значит, нам придется сильно попотеть, чтобы вызволить его из темпоральной ловушки.

Итак, у нас есть примерно не больше пяти часов. Дальше у темпорального туриста начинается помутнение рассудка, и мы попадем на серьезные штрафы и пожизненную пенсию для путешественника. Если, конечно, темпоральный турист вообще останется жив.

— Досье туриста готово?
— Сейчас занимаемся, — сказал мой шеф, и я грязно выругался.
— А пораньше нельзя было заняться?
— Не ворчи, Саша.
— Хорошо, тогда дайте мне хотя бы фотографию туриста. И, кстати, кого надо убить, чтобы мне принесли кофе?

Мужчина на снимке мне понравился. Средних лет, иссиня-черные волосы, редкие, но без проплешин и залысин, высокие скулы, большие карие глаза, внушительный нос и тонкие губы. Ни тебе пейсов, ни тебе бороды. В общем, турист совершенно не был похож на ортодоксального еврея. Я внимательно изучил снимок и отложил его. У меня было правило, никогда не брать в прошлое лишних вещей. Ту же фотографию я могу случайно обронить, а кто-нибудь возьмет и подберет, и пожалуйста — значительные возмущения в прошлом налицо: все-таки в 1913 году цветную фотографию еще не изобрели.

Я курил, пил кофе из огромной красной кружки и готовил себя к путешествию в прошлое. Пришел костюмер, вкратце рассказал про нравы и привычки в Германии в начале 20-х годов, оставил мне одежду по моде того времени и деньги — три крупные банкноты и горсть мелочи. Деньги, конечно, печатали и чеканили в отделе бутафории, но это была вполне качественная подделка. Сняв с себя джинсы и свитер, и я быстро облачился в новую одежду. Женщины в нашем институте не работали, и потому я нисколько не смущался. Мужиков-то чего стесняться?

— Хорошо, — одобрил начальник, посмотрев на меня. — Только я тебя прошу как человека, не суйся никуда, ладно? Только разведка. Понял?
— Не первый раз замужем, — улыбнулся я. — Поброжу по городу, поглазею на афиши, куплю газету. Все как всегда.

Кстати, совсем забыл: я бегло говорю на нескольких иностранных языках. На английском (куда ж без него), французском и немецком. Но справедливости ради надо сказать, что мой начальник меня переплюнул. У него в запасе еще были испанский и португальский. Эх, не подсидеть мне шефа. Мал еще.

Я лежал в темпоральной камере. Оператор защелкнул браслет на моей руке, выставил таймер на полчаса, закрыл камеру и включил обратный отчет. Я задержал дыхание, так в момент перехода ощущения бывают такими, словно тренированный боксер одновременно ударил «двойкой»: и под дых, и в солнечное сплетение. Сейчас нестерпимо заложит уши, и вперед.

Слава богу, в этот раз у меня случилась мягкая посадка. Я, конечно, слегка ударился о камни мостовой и свалился кулем на левый бок, но хотя бы я не получил никаких травм. А иногда случается. Я встал на колени, оперся на мостовую, и встал, отряхивая свои колени. Случайных свидетелей моего возникновения на мостовой я не заметил, поскольку я оказался в крошечном переулке, в котором в момент высадки не было ни души. Я завернул за угол и оказался на оживленном проспекте. Сильно захотелось пить (это побочный эффект темпорального перемещения), я увидел неподалеку аптеку и направился туда. Я вошел в нее, кинул на кассу монетку в четверть марки, и аптекарь сделал мне лимонад. Вкусно до безумия.

На улице я свистнул мальчишку-газетчика, дал ему полмарки, и тот протянул мне газету. Я сложил газету в трубочку, и я не спеша побрел вниз по проспекту. Через какую-то сотню метров я увидел небольшой, но тенистый сквер и свернул к нему. На центральной аллее сквера были пустые скамейки, и я сел на одну из них и, положив ногу на ногу и развернув газету, стал внимательно читать.

А что вы думали? Что я тут же начну искать моего подопечного? Во-первых, что в прошлом, что в настоящем существует некий разброс реальной точки посадки от теоретической. Как наши физики не пытались, все равно, есть небольшая погрешность. Плюс-минус 500 метров, и хоть тресни. А во-вторых, я надеюсь, что вы еще не забыли, что Моше Бииглайзен и я попали в разные реальности. И поэтому я стал заниматься работой по сбору информации. То есть, решил почитать газету.

Газетные статьи о Германии вообще я пропускал. Мне был интересен только Мюнхен. Я просмотрел объявления, с интересом прочитал поздравления юбилярам и некрологи, новости спорта, культуры и светскую хронику. Затем я снова вернулся к культурным новостям. В заметке говорилось, что сегодня будет помпезно открыта галерея акварели, и отметил в голове, что у хозяина галереи была какая-то знакомая фамилия. К сожалению, в газете не было фотографии, а жаль. Впрочем, вернусь назад и поищу в базе эту фамилию. Тем более, не думаю, что Моше Бииглайзен вернулся в прошлое, чтобы поглазеть на акварели. Я посмотрел на браслет, шесть баллов из ста, практически не наследил. Что ж, отрицательный результат, тоже результат. Пора домой.

Ненавижу возвращаться в настоящее зимой. Я оказался по колено в сугробе и на автомате сразу начал из него выбираться. Мои летние немецкие туфли спасовали перед российскими морозами, и у меня было впечатление, что мне пришлось бежать по снегу босиком. Все-таки минус тридцать, это не шутки. Слава богу, что я оказался недалеко от главного корпуса института, иначе бы я моментально слег бы с ангиной или еще хуже — гриппом. Все, закончу операцию и начну новую жизнь. В этой жизни будут лыжи, прорубь, свежий воздух, но самое главное, в этой жизни не будет ни сигарет, ни спиртного.

Влетел в институт со скоростью бегуна на спринтерские дистанции и направился к фельдшерской комнате, которая находилась через кабинет от поста охраны. Там я скинул с себя холодную одежду и ненавистные мне туфли, а фельдшер протянул мне теплый плед, и пошел за тазиком горячей воды. Эта операция была отточена до мелочей. Во всяком случае, у меня будет три-четыре минуты райского блаженства, пока мой начальник не спустится вниз и не испортит мне весь кайф. А вот и он, легок на помине.

— Привет, Саша. Ну что?
— Ничего. Ни стачек, ни митингов, ни выступления политиков, ни мероприятий. Глухо. Открылась какая-то галерея живописи, но мне, кажется, что это ерунда.
— Понятно. Принесли досье туриста.
— Так что ж вы сразу не сказали! Где оно?
— Пошли. Папка находится в моем кабинете.

Я же говорил, испортит.

Моше Бииглайзен родился в 1960 году в Сакраменто, штат Калифорния. Его близкие родственники, а именно дедушка и бабушка были из Австро-Венгрии. Однако, быстро сориентировались, что в соседней Германии скоро начнут притеснять евреев и поэтому заблаговременно уехали в США. Моше был единственным ребенком в семье. Рано начал читать и писать. В школе полюбил историю, закончил колледж, а затем и университет. Специализировался по истории международных отношений нового и новейшего времени. Интересно, что-то тут не так… Если он историк, то почему он не поехал в Орландо, и не вышел в прошлое там? Тем более что в США темпоральные туры бесплатны. За американских ученых там платит налогоплательщик.

— Шеф, позвони в Университет Времени Орландо, поинтересуйся, не было у Моше Бииглайзена темпоральных туров во времени.
— Понял.

Все-таки, иногда мы с моим шефом понимаем друг друга с полслова. Пока начальник звонил, я начал просмотрел список научных работ Моше. «История нацизма», «История концлагерей», «Роль нацизма в истории» и т.д. Нацизм, нацизм, нацизм.

— Саша, Моше был в черных списках в Орландо…

Я аж присвистнул.

— За что?
— Он хотел попасть в Берлин в 1940 году, но на комиссии ему дали отказ. Сам понимаешь, нацизм — слишком скользкая тема. Он устроил грандиозный скандал, и ученый совет внес его в черный список. На всякий случай.
— Все понятно. Скорее всего, он не стал лететь в Дрезден, так как понимал, что наши немецкие коллеги вычислят его на раз, и он бы снова получил бы отказ. Я тут подумал, мне нужен специалист по Германии новейших времен.
— Где я тебе его найду? Рожу, что ли?
— Ищите, — мрачно сказал я.
— Слушай, а может быть, спросим как раз в Дрездене?

Все-таки толковый мужик, мой начальник. Не буду я его подсиживать.

Через двадцать минут я разговаривал по прямому телемосту с одним из специалистов Дрезденского Университета Времени. Мой визави был глубоким сухопарым стариком в очках. Пожилой профессор шепелявил, сильно картавил и медленно говорил, но, мне кажется, что тот мог дать сто очков вперед любому молодому специалисту. Память у старика была феноменальная.

— Гер Шнитке, меня интересуют видные политические деятели национал-социализма. Конкретно, мне нужно узнать, был ли кто-нибудь из этих политиков в Мюнхене в 1913 году?
— Понимаете, в 1913 году эти, так сказать, деятели еще были слишком молоды,— сказал профессор. — А многие из них даже еще не ступили на скользкую дорогу национал-социализма, и потому историкам не интересны. Во всяком случае, пока. Я, конечно, попытаюсь вам помочь, но имейте в виду, вам нужны не историки, а, скорее, биографы.

Я молчал, а тем временем, историк начал рассуждать.

— Адольф Гитлер. Родился в Браунау-на-Инне, в Австро-Венгрии. Если честно, понятия не имею, что он делал в 1913 году. Йозеф Геббельс, в 1913 году еще учился, и если мне память не изменяет, то жил в Рейдте, в Пруссии. Отпадает. Герман Геринг — тоже еще учился. Жил около Розенгейма, — историк начал перебирать фамилии. — Отпадает. Карл Ханке. Тоже отпадает. Риббентроп. Не то. Минутку… Генрих Гиммлер. Может он? Он родился в Мюнхене…
— Спасибо, Гер Шнитке! Я ваш должник, — сказал я и уже собирался закончить разговор, как вдруг вспомнил ту самую знакомую фамилию из прошлого. — Герр Шнитке, вам случайно не знакома фамилия Шикльгрубер?

Старик снял с себя очки, долго протирал, затем посмотрел в них через свет и, наконец, надел снова, и сказал:

— Знакома. До тех пор, пока Гитлер не изменил фамилию, он звался Адольфом Шикльгрубером.

Вот тебе раз! Стыдно, товарищ историко-физик. Двойку вам за историю, и я понижаю вас в звании, вы теперь у нас будете просто физиком. Все-таки, начальник прав, интуиция у меня отличная. У меня ума не хватает.

— Гер Шнитке, вы гений! Вы даже себе не представляете, как вы мне помогли! — я горячо поблагодарил историка. — Извините, пожалуйста, мне пора бежать.
— Конечно. Рад был помочь. Удачи вам, юноша.
— Спасибо!

Через полчаса я уже готовился снова уйти в прошлое. Мой начальник задействовал все свои связи, нажал на все рычаги и кнопки и через четверть часа у меня оказался точный адрес Адольф Гитлера в Мюнхене. Открытие галереи должно было состоится в четыре часа, и я, посмотрев по карте Мюнхена тех времен, узнал примерное расстояние между галереей и домом Гитлера.

Времени у меня практически не осталось, поэтому я доверился своей интуиции, и выставил часы на три часа дня. Я посчитал, что этого времени хватит, чтобы Адольф вышел из дома, прошел по маршруту от дома до галереи, сказал какую-нибудь вступительную речь и даже перерезал красную ленточку, если она, конечно, была.

Потом, вспомнив, что, как и любой мало-мальски оратор, Гитлер любил выступать на публике, добавил еще 15 минут сверху. На всякий случай. Подошел бутафор и протянул мне старинный хронограф. Я повертел секундомер в руках, пощелкал, и решил, что лучше возьму свою Касию. Бог с ним, с прошлым. Но вдруг эта развалюха сломается у меня в руках, и что мне потом делать? Нет уже. Я вернул бутафору хронограф и надел на руку свои электронные часы. Береженного бог бережет.

Удар под дых, и я снова оказался в Мюнхене. Я встал, осмотрелся: какой-то прохожий недоуменно смотрел на меня. Похоже, заметил. Ну и черт с ним, не до него. Я сверился с хранящейся в памяти старой картой Мюнхена, и не без труда, но все-таки нашел дом Адольфа Гитлера. Я остановился у дома напротив, прильнул к стене, как в дешевых фильмах о гангстерах, снял наручные часы, зажал их в ладони и стал ждать. Если честно, я себе даже запретил думать о том, что будет, если Гитлер пойдет в галерею не из дома, а из какого-нибудь другого места. Кроме того, он мог выйти пораньше, и отправится, скажем, в кафе, чтобы выпить чашечку кофе... Все, хватит! Будем считать, что Адольф Гитлер, скоро выйдет из дома.

Читатель может спросить, а почему нельзя сразу найти реальность Моше Бииглайзена, и дело в шляпе? Существует такой научный прибор, название его слишком сложное и громоздкое для простого читателя, и поэтому я назову его сепаратором реальности. Чтобы подключиться к другой реальности, мне нужно, во-первых, быть около человека, который заблудился во времени (напомню вам, что я и Моше находились в разных реальностях), а во-вторых, я должен вычислить точное время, когда турист сильно изменил свое прошлое и ушел в другую реальность.

Вот поэтому мне и нужен был секундомер, я собирался узнать маршрут будущего фюрера и примерно вычислить, где наш Моше мог по дороге убить Гитлера. И еще желательно, чтобы я не ошибся в своих расчетах с погрешностью не более пяти-семи секунд. Сепаратор реальности просчитывает реальности очень долго. Одна секунда времени прошлого выливается в пять-семь минут в настоящем. Я могу просто не успеть.

Адольф Гитлер вышел из дома в 15:07, и я, облегченно выдохнув, прилип к нему как банный лист. Будущий фюрер пребывал в хорошем расположении духа и шел не спеша, насвистывая какую-то песенку. Я плелся сзади, делая вид, что рассматриваю витрины, плакаты и всяческие афиши, короче говоря, я пытался напустить на себя вид скучающего бездельника. Кажется, получилось. Впрочем, Гитлер так ни разу и не обернулся. Проспект, по которому мы шли, был полон народа, и мне кажется, что Моше просто не стал убивать Гитлера на этой улице. Он, конечно, немного был не в себе — иначе бы он просто не пустился бы в эту авантюру — но назвать его идиотом, думаю, тоже нельзя.

Гитлер завернул за угол, пересек проезжую часть, и вошел в темную арку. Стоит ли говорить, что я пошел вместе с ним? Мы прошли насквозь двор колодцем, и я дважды нажал кнопку на секундомере — в моей Касии была функция памяти. Может тут? Идеальная позиция. Тихо, никого нет. Вот только одного не могу понять, чем Моше смог убить будущего фюрера? Когда он уходил в прошлое, у него при себе не было ни пистолета, ни ножа. Иначе его бы просто не пустили бы в темпоральную камеру. Где же он успел найти оружие? Конечно, мы даем туристам немного денег в прошлом, но их хватит разве что на стакан сока (после высадки, как правило, хочется пить) и на всякую мелочь, например, на сигареты, если, конечно, турист курит. Впрочем, это не самое главное.

Мы прошли еще два квартала, и затем Гитлер подошел к старому двухэтажному особняку, поднялся по лестнице, и зашел в подъезд. Что ж похоже, моя миссия на этом закончена. Я посмотрел на браслет — восемь баллов. Я нажал на кнопку браслета и оказался опять на морозе.

В этот раз я прямиком отправился в кабинет шефа, минуя фельдшерскую комнату. Времени был в обрез, мне еще нужно было дать указание техникам, чтобы те просчитали вероятные реальности. В кабинете я набросал план маршрута Гитлера.

— Мне кажется, Моше убил Гитлера именно здесь, — показал я на плане тот самый дом. — Я все просчитал, восемь секунд между двумя арками. Я только не могу понять, как именно Моше убил Гитлера. Где он взял оружие?
— Ты плохо читал досье, Саша. У Моше был черный пояс по карате. Похоже, он просто свернул Гитлеру шею. Готовься к переходу.

Мне повезло, я сразу наткнулся на Моше. Он сидел на ступеньках какого-то дома, и понуро склонил голову. Около него стоял толстый полицейский и слегка тыкал в него дубинкой. Моше сидел без движения. Я осмотрелся, рядом шел отряд ребят, похожих на пионеров. Во всяком случае, у них были красные галстуки, белоснежные рубашки и серые шорты. Впереди шел лихой барабанщик и выдавал просто-таки виртуозную дробь, а около него шел мальчишка, который держал в руках красное знамя. К сожалению, я не успел рассмотреть это знамя. А с другой стороны, какая мне, к черту, разница? Я пропустил отряд, и подошел к полицейскому.

— Извините, пожалуйста, — сказал я представителю власти по-английски. — За что вы задержали этого человека?

Толстяк посмотрел на меня, плюнул, и сказал:

— Иностранец?
— Да.
— Пошли, в участке разберемся.
— Но все же, за что его задержали?
— Евреям в этот район Сакраменто запрещен. Подними его, — сказал полицейский, и я понял, что он просто не хотел трогать Моше руками.

Я поднял своего подопечного, приобнял его, жестом фокусника защелкнул ему браслет на левой руке — на правой руке оставался старый — и прошептал:

— Сейчас будет холодно. Бегом в главный корпус, там есть врачебный кабинет, — и нажал на кнопку.

Через пять минут мы сидели в кабинете фельдшера, парили ноги и пили обжигающий чай с сушками. Фельдшер расстался.

— Молодой человек, — сказал Моше по-английски. — Я все понимаю, нас всегда при любом режиме притесняли, постоянно запирали в различные гетто, в лагеря… Но что бы бутылка Кока-Колы стоила сорок копеек — это слишком...

Я промолчал. А что я мог ему сказать? Что не стоит ворошить прошлое? Я думаю, он и сам уже это понял.

* Suum cuique — афоризм (лат.) Каждому — Свое.
Во время Второй мировой войны немецкий вариант фразы был вывешен нацистами над воротами в концентрационном лагере Бухенвальд.