Frederic Chopin (Artur Rubinstein) - The Chopin Collection (1991) [MP3|320 Kbps] <Classical, Piano>

11.Nocturne No.11 in g-moll, Op.37 No.1 — Andante sostenuto
12.Nocturne No.12 in G-dur, Op.37 No.2 — Andantino
13.Nocturne No.13 in c-moll, Op.48 No.1 — Lento
14.Nocturne No.14 in fis-moll, Op.48 No.2 — Andantino
15.Nocturne No.15 in f-moll, Op.55 No.1 — Andante
16.Nocturne No.16 in Es-dur, Op.55 No.2 — Lento sostenuto
17.Nocturne No.17 in H-dur, Op.62 No.1 — Andante
18.Nocturne No.18 in E-dur, Op.62 No.2 — Lento
19.Nocturne No.19 in e-moll, Op.post.72 No.1 — Andante

01.Mazurka No.1 in fis-moll, op. 6
02.Mazurka No.2 in cis-moll, op. 6
03.Mazurka No.3 in E-dur, op. 6
04.Mazurka No.4 in es-moll, op. 6
05.Mazurka No.5 in B-dur, op. 7
06.Mazurka No.6 in a-moll, op. 7
07.Mazurka No.7 in f-moll, op. 7
08.Mazurka No.8 in As-dur, op. 7
09.Mazurka No.9 in C-dur, op. 7
10.Mazurka No.10 in B-dur, op. 17
11.Mazurka No.11 in e-moll, op. 17
12.Mazurka No.12 in As-dur, op. 17
13.Mazurka No.13 in a-moll, op. 17
14.Mazurka No.14 in g-moll, op. 24
15.Mazurka No.15 in C-dur, op. 24
16.Mazurka No.16 in As-dur, op. 24
17.Mazurka No.17 in b-moll, op. 24
18.Mazurka No.18 in c-moll, op. 30
19.Mazurka No.19 in h-moll, op. 30
20.Mazurka No.20 in Des-dur, op. 30
21.Mazurka No.21 in cis-moll, op. 30
22.Mazurka No.22 in gis-moll, op. 33
23.Mazurka No.23 in D-dur, op. 33
24.Mazurka No.24 in C-dur, op. 33
25.Mazurka No.25 in h-moll, op. 33
26.Mazurka No.26 in cis-moll, op. 41
27.Mazurka No.27 in e-moll, op. 41
28.Mazurka No.28 in H-dur, op. 41
29.Mazurka No.29 in As-dur, op. 41
30.Mazurka No.30 in G-dur, op. 50
31.Mazurka No.31 in As-dur, op. 50
32.Mazurka No.32 in cis-moll, op. 50
33.Mazurka No.33 in H-dur, op. 56
34.Mazurka No.34 in C-dur, op. 56
35.Mazurka No.35 in c-moll, op. 56
36.Mazurka No.36 in a-moll, op. 59
37.Mazurka No.37 in As-dur, op. 59
38.Mazurka No.38 in fis-moll, op. 59
39.Mazurka No.39 in H-dur, op. 63
40.Mazurka No.40 in f-moll, op. 63
41.Mazurka No.41 in cis-moll, op. 63
42.Mazurka No.42 in G-dur, op. 67
43.Mazurka No.43 in g-moll, op. 67
44.Mazurka No.44 in C-dur, op. 67
45.Mazurka No.45 in a-moll, op. 67
46.Mazurka No.46 in C-dur, op. 68
47.Mazurka No.47 in a-moll, op. 68
48.Mazurka No.48 in F-dur, op. 68
49.Mazurka No.49 in f-moll, op. 68
50.Mazurka No.50 in a-moll, ('a Emile Gaillard' — 1840)
51.Mazurka No.51 in a-moll, ('Notre temps' — 1840)

01.Ballade No.1 in g-moll, Op.23
02.Ballade No.2 in F-dur, Op.38
03.Ballade No.3 in As-dur, Op.47
04.Ballade No.4 in f-moll, Op.52
05.Scherzo No.1 in h-moll, Op.20
06.Scherzo No.2 in b-moll, Op.31
07.Scherzo No.3 in cis-moll, Op.39
08.Scherzo No.4 in e-moll, Op.54

01.Polonaise No.1 in cis-moll, op. 26
02.Polonaise No.2 in es-moll, op. 26
03.Polonaise No.3 in A-dur, op. 40
04.Polonaise No.4 in c-moll, op. 40
05.Polonaise No.5 in fis-moll, op. 44
06.Polonaise No.6 in As-dur, op. 53
07.Polonaise-Fantaisie No.7 in As-dur, op. 61

01.Waltz No.1 in Es-dur, op. 18
02.Waltz No.2 in As-dur, op. 34
03.Waltz No.3 in a-moll, op. 34
04.Waltz No.4 in F-dur, op. 34
05.Waltz No.5 in As-dur, op. 42
06.Waltz No.6 in Des-dur, op. 64
07.Waltz No.7 in cis-moll, op. 64
08.Waltz No.8 in As-dur, op. 64
09.Waltz No.9 in As-dur, op. 69
10.Waltz No.10 in h-moll, op. 69
11.Waltz No.11 in Ges-dur, op. 70
12.Waltz No.12 in f-moll, op. 70
13.Waltz No.13 in Des-dur, op. 70
14.Waltz No.14 in e-moll, op.Posth.

01.Impromptus No.1 in As-dur, Op.29 — Allegro assai quasi Presto
02.Impromptus No.2 in Fis-dur, Op.36 — Andantino
03.Impromptus No.3 in Ges-dur, Op.51 — Tempo giusto
04.Impromptus No.4 in cis-moll, Op.66 'Fantaisie-Impromptu' — Allegro agitato
05.Nouvelle Etude No.1 in f-moll, Op.post.
06.Nouvelle Etude No.2 in As-dur, Op.post.
07.Nouvelle Etude No.3 in Des-dur, Op.post.

01.Prelude No.1 in C-dur, op. 28, 'Reunion'- Agitato
02.Prelude No.2 in a-moll, op. 28, 'Presentiment of Death' — Lento
03.Prelude No.3 in G-dur, op. 28, 'Thou art so like a flower' — Vivace
04.Prelude No.4 in e-moll, op. 28, 'Suffocation' — Largo
05.Prelude No.5 in D-dur, op. 28, 'Uncertainly' — Allegro molto
06.Prelude No.6 in h-moll, op. 28, 'Tolling Bells' — Lento assai
07.Prelude No.7 in A-dur, op. 28, 'The Polish Dance' — Andantino
08.Prelude No.8 in fis-moll, op. 28, 'Desparation' — Molto agitato
09.Prelude No.9 in E-dur, op. 28, 'Vision' — Largo
10.Prelude No.10 in cis-moll, op. 28, 'The Night Moth' — Allegro molto
11.Prelude No.11 in H-dur, op. 28, 'Dragon Fly' — Vivace
12.Prelude No.12 in gis-moll, op. 28, 'Duel' — Presto
13.Prelude No.13 in Fis-dur, op. 28, 'Loss' — Lento
14.Prelude No.14 in es-moll, op. 28, 'Fear' — Allegro
15.Prelude No.15 in Des-dur, op. 28, 'Raindrop' — Sostenuto
16.Prelude No.16 in b-moll, op. 28, 'Hades' — Presto con fuoco
17.Prelude No.17 in As-dur, op. 28, 'A Scene on the Place de Notre Dame de Paris' — Allegro
18.Prelude No.18 in f-moll, op. 28, 'Suicide' — Allegro molto
19.Prelude No.19 in Es-dur, op. 28, 'Heartfelt Happiness' — Vivace
20.Prelude No.20 in c-moll, op. 28, 'Funeral March' — Largo
21.Prelude No.21 in B-dur, op. 28, 'Sunday' — Cantabile
22.Prelude No.22 in g-moll, op. 28, 'Impatience' — Molto agitato
23.Prelude No.23 in F-dur, op. 28, 'A Pleasure Boat' — Moderato
24.Prelude No.24 in d-moll, op. 28, 'The Storm' — Allegro appassionato

01.Fantaisie in f-moll, op.49
02.Barcarolle in Fis-dur, op.60
03.Bolero in a-moll, op.19
04.Berceuse in Des-dur, op.57
05.Tarentelle in As-dur, op.43
06.Andante Spianato et Grande Polonaise Brillante in Es-dur, op.22
07.Berceuse in Des-dur, op.57 (Recorded 1946)
08.Barcarolle in Fis-dur, op.60 (Recorded 1946)

Неповторимость, узнаваемость исполнительской интонации любого музыканта создается двумя элементами — звуком и временем. Звук фортепиано под пальцами Артура Рубинштейна был полный, глубокий, ясный, рельефный. Его фразировка происходила от какого-то ощущения дыхания, его фортепиано как будто пело — ударный инструмент трансформировался в поющий... Рубинштейн не пытался сделать мягкие пассажи почти неслышными — это лишило бы их эмоций и смысла; он всегда глубоко погружал пальцы в клавиши, когда требовалось, и «с ощущением piano», как он говорил. Сочность звука стала одним из его фирменных знаков. Однажды великого виолончелиста Григория Пятигорского спросили: «У кого самый богатый виолончельный звук?» И он ответил: «У Рубинштейна».

Временем Рубинштейн также владел необыкновенно тонко. Темп, который он выбирал, всегда был «tempo giusto», то есть темп «сообразный характеру пьесы». По словам Даниеля Баренбойма, его темп «всегда был „правильным“ — не слишком быстрым для того, чтобы все было слышно, и не слишком медленным, чтобы звук распадался. Он был очевидно в идеальной пропорции к содержанию...».

Однако самое главное, что отличает исполнение Артура Рубинштейна,— это удивительная пластичность, гибкость, естественность течения музыки, иначе говоря, особенности rubatо. Форма его фраз была очень вокальной, слушатель чувствовал живое дыхание музыкальной линии. Пианист хорошо знал, что певцы и духовики достигают большой выразительности умелым взятием дыхания внутри фразы, и он переносил это на свою игру. Rubato Рубинштейна не только проявление огромного таланта, но и результат осознанной работы.

Наш разговор теперь плавно переходит к Фридерику Шопену, и это неудивительно, ибо Рубинштейн прежде всего «шопенист». Ни для кого не секрет, что глубинное, подлинное погружение в музыку Шопена чаще удается пианистам-полякам, так как ощущение «polskośći» (польского духа, польского начала) у них в крови. Большую часть произведений композитора Рубинштейн играл на протяжении всей своей жизни, но, пожалуй, особенно глубоким и тонким проникновением в сложный мир шопеновской музыки отличаются его интерпретации 1950–60-х годов.

Ключом к пониманию особенностей интерпретации Шопена Артуром Рубинштейном служат собственные слова музыканта: «Чтобы понять Шопена, нужно знать, что композитор был учеником Баха и Моцарта, учеником точности и гармонии. Это благородный гений. Rubato Шопена — от итальянского пения: композитор постоянно посещал итальянскую оперу, изучая искусство певцов. Учтите дыхание певца, выразительность арий и речитативов, пение для души — и появится должная степень свободы, не навязанной, а вытекающей из смысла мелодии...» Но при этом в Шопене, по мнению пианиста, «отвратительна... примитивная танцевальность, подпрыгивающие ритмы, назойливое подчеркивание акцентов, бальная лихость».

По мнению Рубинштейна, в первой половине ХХ столетия большинство пианистов «гипертрофировали естественный лиризм Шопена, утрировали пластичность и красоту мелодии, вместо того чтобы исполнять произведение чисто, просто, с прямотой и внутренним чувством. Порой задерживали ноты, которые не следовало тянуть, разбивали аккорды, ждали по полчаса, когда нужна была лишь маленькая пауза». Апофеоз такого подхода мы можем наблюдать у Игнацы Яна Падеревского. К сожалению, многие музыканты до сих пор придерживаются этих принципов. Рубинштейн был первым, кто начал бороться за «моцартовски точного, чистого Шопена». Он противостоял традиции преувеличенной чувствительности, сентиментальности, созданной шопеновскими учениками, однако это послужило поводом к серьезным нападкам; польские критики и публика говорили: «Рубинштейн играет талантливо, но Шопен абсолютно сух».

Самое «польское» в Шопене — это, наверное, его мазурки. И наиболее глубокое постижение личности композитора, бесконечную широту в раскрытии разных сторон польского духа Рубинштейн демонстрирует именно при исполнении мазурок. Поначалу как раз мазурки-то пианист записывать не хотел, опасаясь возможной монотонности звучания. Тем не менее исполнение Рубинштейна — идеальное воплощение авторского замысла, который прекрасно охарактеризовал Б. Асафьев: «За элементарностью конструкции скрывается „необычайное многообразие“: мазурки-песни, мазурки-рондо, мазурки-думы, мазурки — романтические элегии, лирические ариозо, пасторали, мазурки — массовые танцы среди „пленэра“, как у старых фламандцев, мазурки „интимного тона“, словно монологи „наедине с собой“, мазурки иронического склада, словно тонко зарисованные над „человеками“ очерки, мазурки — юношески шаловливая, прихотливая игра воображения, мазурки — „у пропастей жизни“: тема песен и плясок смерти, мазурки — сказы про весну и про девушек, мазурки — похоронные хоралы, мазурки — свадебные перезвоны. Границы настроений беспредельны, диапазон звукописных образов вызывает многообразие живописных ассоциаций...»

Наши выдающиеся критики Г. Коган и Д. Рабинович в своих рецензиях, посвященных выступлениям Артура Рубинштейна в СССР в 1964 году, не удержались от замечаний такого рода: «...яркая, обаятельная индивидуальность. И... как всякая индивидуальность,— имеющая свои границы. Рубинштейн... не претендует на философскую глубину и трагедийность концепций, на открытие «новых горизонтов» в пианизме...» (Г. Коган); «...отходы от общепринятого... не создают впечатления принципиального разрыва с... традициями. ...Своеобразие рубинштейновских трактовок призвано не столько открывать слушателю неведомые миры, сколько радовать его неистощимой способностью... находить все новые и новые красоты в казалось бы давно изведанном» (Д. Рабинович). Сейчас, по-видимому, наступает переоценка ценностей. В период 1950–60-х годов советский слушатель имел возможность наряду с Артуром Рубинштейном слушать таких замечательных пианистов трагедийного склада, как Владимир Софроницкий, Мария Юдина, в сравнении с которыми Рубинштейн, допускаю, мог казаться художником «слишком оптимистичным». Ныне трудно кого-либо удивить совершенством исполнения или качеством записи; и как часто роскошно изданные компакт-диски с прекрасным цифровым звуком не только не оставляют впечатления трагедийности и новизны, но, не трогая ни ум, ни сердце, мгновенно стираются из памяти после прослушивания, тогда как мощное, жизнелюбивое, яркое искусство Артура Рубинштейна — это «праздник, который всегда с тобой».
Из статьи Ирины Темченко