Арсений Тарковский | Я свеча, я сгорел на пиру (1982) [FLAC, Арсений Тарковский]

Текст с конверта грампластинки 1982 года:

Я родился в 1907 году в Елисаветграде (ныне Кировоград), в степном Новороссийском — как его тогда называли — крае, в семье народновольца-восьмидесятника. В доме у нас говорили по-русски, это мой родной язык. Однажды наш город посетили три поэта: К. Бальмонт, И. Северянин и Ф. Сологуб и дали три поэтических вечера. Мне шел тогда седьмой год. Видимо, по наитию мой отец брал меня с собой на их чтения. Наиболее сильное впечатление произвели на меня стихи Сологуба. Несколько позже, когда я уже учился в младшем классе средней школы, друг моего отца по его ссылке в Тунке, что в трехстах верстах к востоку от Якутска, врач А. И. Михалевич пристрастил меня к стихам великого поэта и философа Григория Сковороды, оставшегося для меня и поныне звездой первой величины.

Окончив среднюю школу, я еще некоторое время жил на Украине — в Киеве и в Харькове, а в 1923 году переехал в Москву. Здесь я учился на Высших государственных литературных курсах при Всероссийском союзе поэтов. В эти дни я уже работал в газетах (в том числе в газете железнодорожников «Гудок») и на радио — писал небольшие фельетоны в стихах на международные темы и радиокомпозиции. С 1932 года я стал переводить стихи — преимущественно поэтов советского востока, в том числе перевел много стихов великого туркменского поэта Махтумкули. Перевел я также и книгу гениального арабского поэта XI века Абу-ль-Ала аль-Маарри и стихи многих других поэтов, в обще сложности — десятки тысяч стихотворных строк.

Во время Великой Отечественной войны я работал в газете 16-й, впоследствии 11-й гвардейской армии «Боевая тревога», писал стихи — и серьезные, и юмористические. В декабре 1943 года, после ранения и ампутации ноги, я был демобилизован.

В 1939 году меня познакомили с М. И. Цветаевой. Она оказала на меня значительное влияние — и не столько своими стихами, сколько убежденностью в профетической сущности поэзии. В 1946 году судьба подарила мне знакомство с А. А. Ахматовой. Она по-доброму отнеслась к моим стихам и помогла мне осознать важнейшую роль поэзии в народной жизни. Общеизвестно, что в Ленинграде во время блокады ее стихи расклеивали в виде лозунгов на стенах домов.

Я полагаю, что на меня оказала превалирующее влияние поэзия (сколь ни банально это звучит) Пушкина. А также Боратынского, которого я высоко ценю за поразительную гармонию его стихов, и, безусловно, Тютчева.

На Высших литературных курсах мне довелось учиться вместе и дружить с поэтессой выдающегося дарования — М. С. Петровых. Дружеские отношения связывали нас до последних лет ее жизни. Из наших современников, вероятно, и другие многие поэты оказали на меня благотворное влияние.

Первая книга моих стихов «Перед снегом» вышла в 1962 году в издательстве «Советский писатель». Вслед за нею там же вышли мои книги «Земле — земное» (1966 г.) и «Вестник» (1969 г.). В 1974 году вышел сборник моих стихов в издательстве «Художественная литература» — «Стихотворения», в 1978 году — сборник стихов и переводов с грузинского «Волшебные горы» в тбилисском издательстве «Мерани», в 1980 году — книга стихов «Зимний день». Сейчас в издательстве «Художественная литература» печатается однотомник моих стихов и переводов «Избранное».

Искусство поэзии сродни не только искусству музыки и живописи, но и искусству скульптуры, которое зиждется на принципе равновесия масс. Однако поэзия еще с давних времен шла разными путями. Она претерпела длинный ряд отклонений от того принципа, который лежит в основе искусства скульптора. Между тем этот принцип ведет стихотворца к высотам поэзии, превращает его (по слову Пушкина) в «Сына гармонии». Конечно, я не решусь принять такую «позу». Но я верю, что чрезмерное пристрастие к экспрессивному стилю вредит искусству поэзии. Прислушаемся к нашей классической лирике — к Пушкину, Боратынскому, Тютчеву, Фету, Некрасову. За кажущейся простотой их стихотворений скрывается таинственно-глубокая убежденность в их подвижническом служении делу поэзии. Я привык считать, что дело поэта — подвиг. Занятия поэзией опасны. Именно то, что Лермонтов был поэтом, и поставило его под пулю Мартынова. Этим я хочу сказать, что писание стихов — пустое занятие, если оно в конце концов не становится делом служения стихотворному слову, подобно тому, как это было у наших великих поэтов.

И я верю в истинную народность нашей поэзии. Я верю в ее кровную связь с русским языком. Поэт должен не только не совершать ошибок против исконных законов языка, но и жить его жизнью. Наш язык — один из наиболее трудных, но богатства его неисчерпаемы. Поэзия — наивысшая форма существования языка народа.

Русская поэзия всегда была высоконравственна. Наши поэты всегда стремились выразить высокие чаяния русского народа, и народ отвечал им любовью и делал лучших из них своими избранниками.

Что же касается стихотворной формы — рифмы, ритмов и прочего, то со времен юности я пристрастен к рифме точной, так называемой классической, и к стихотворным размерам, проверенным долгим существованием русской поэзии. Я не хотел бы, чтобы это сочти недостатком, консерватизмом вкуса. Мне кажется, что построенная таким способом лодка способна нести наибольшую нагрузку идей и смыслов.

Старинные авторы порой заканчивали свои сочинения фразой «Простите автору его ошибки». Позвольте и мне этими же словами закончить мою заметку.

Арсений Тарковский