Гаетан Суси | Девочка, которая любила играть со спичками (2005) [RTF, FB2]

Лев Хегай

Еще один роман про сексуальные перверсии, инцест, безумие и детскую травму? На первый взгляд хочется сопоставить его с "Осиной фабрикой" Иена Бэнкса. Здесь также в центре повествования переживания девочки, которую воспитали, как мальчика. История, так сказать, вынужденной транссексуальности. Однако литературные задачи авторов существенно различаются. Бэнкс - это ловкий фокусник постмодернистской литературы, он мастер на все руки. Безупречное владение технологией романа позволяет ему одолеть любую тему. Хотите повесть про сексуальные перверсии - вот вам "Осиная фабрика", хотите семейную сагу - "Воронья дорога", хотите военный роман - "Песнь камня" и т.д. При этом он, посмеиваясь, покажет вам все стереотипные писательские приемы, намекнув, что его цель в том, чтобы разоблачить само пространство литературности, показать его иллюзорность, симулякровость. Подобно хамелеону, постоянно подстраиваясь в языке и сюжете под любую предложенную тему, он остается последовательным конструктивистом. Конкретные художественные образы для него не имеют никакой ценности, хотя выписаны они, надо признать, просто великолепно. Все дело в ощущении себя демиургом, способным по своей прихоти собирать и разбирать подобно конструктору собственные романные миры. Конечно, это его талант - не повторяясь в стиле и сюжете, за фасадом непринужденной читабельности неизменно передавать читателю ощущение высокого интеллектуального уровня.

Совсем другую линию обозначает канадский писатель Гаетан Суси в обсуждаемом романе. Здесь важен особый язык, посредством которого передается уникальный внутренний мир героини. Это мир человека, выросшего под влиянием религиозного фанатизма сумасшедшего отца и всего нескольких книг - конечно, Библии, а также еще менее понятных для детского ума "Этики" Спинозы, словарей и какого-то сочинения маркиза Сен-Симона. Это мир человека, способного говорить лишь четырехстопным анапестом на церковный манер. Все люди для нее делятся на "ближних наших" и "лукавых прохиндеев". Женщины бывают только "шлюхами" или "целомудренными девственницами", но ни тех ни других героиня ни разу в жизни не видела. Поскольку ее общение ограничивалось отцом, братом и так называемой Справедливой Карой, тайну которой мы узнаем только в конце книги, то в этом замкнутом мире все вещи были обозначены иначе, чем за пределами замка. Не случайно, она даже имени своего не знает, и все другие имена пишет с маленькой буквы, не понимая их назначения. Ведь имя означает индивидуальность, а в мире, сотворенном их отцом, ничего отдельного и независимого от него не предполагается. Когда же отец превратился в "бренные останки", обитатели замка вынуждены были столкнуться с реальным миром. Образовалась катастрофическая ситуация, подобная столкновению туземных племен с современной цивилизацией. В нашей стране последним таким примером, получившим большой общественный резонанс, был случай старообрядческой семьи Лыковых, живущей в затворничестве в тайге. Однако социальная проблематика разрушения уникальных субкультур не является сильной стороной этого романа. Хотя внешне оба сценария прослеживаются: героиня пытается приспособиться к новой культуре и новой идентичности, а ее параноидный брат относится к внешнему миру с брутальной враждебностью.

С психологической точки зрения, главная интрига книги в том, как можно построить мир, в котором нет женского и сексуального. Дети убеждены, что вышли из "срамных причиндал" своего отца, что сотворены им одним. Кроме отношений отца с сыном и между братьями, других - не существует. Они считают, что тела бывают только мужскими. Поэтому героиня романа верит, что потеряла свои причиндалы, а грудей стыдится как опухолей. Они с братом не идентифицируют свои гениталии или действия сексуального характера ("он мнет свои причиндалы", "она запихивает пучок травы в дыру, оставшуюся от причиндал"), как приносящие удовольствие. В мире, выстроенном для них отцом, есть только страх жестоких побоев, религиозные ритуалы и неподдающееся пониманию безумие, проявляемое отцом в отношении "Справедливой кары" и "стеклянного ящика". В этом мире нет любви и сексуальности, нет модели женского как альтернативы мужского, и нет модели отношений между мужчиной и женщиной. Но так ли важны задаваемые извне модели? Если верить отцу психоанализа, сексуальность заложена в человеке изначально и пробуждается с младенческим исследованием своего тела. Сексуальная же идентичность закладывается благодаря наблюдению анатомических различий между мальчиками и девочками. Идея героини про "потерянные причиндалы" является прямой аллюзией на фрейдовскую идею кастрационного комплекса.

Анатомические различия важны, чтобы закрепить, придать весомые доказательства формирующимся различиям психическим. Пытаясь сравнивать себя с братом, героиня рассуждает примерно так: у меня нет причиндал, но я гибче своего брата (хотя он физически сильнее), более покладиста в отношениях с отцом, у меня лучше развиты вербальные навыки и сенсетивность. Идея нехватки порождает идею компенсации. Отсутствие чего-то реального компенсируется обладанием чем-то символическим.

Хорошо известно, что в подростковом возрасте почти половина девочек идентифицирует себя скорее по мальчиковому образцу. У девочек меньше запрет на проявление агрессии, она не грозит эдиповым отцеубийством. Их привязанность к отцу и идентификация с матерью достаточно прочны. Поэтому, когда у них появляется естественная подростковая сепарационная агрессивность, направленная против мира взрослых в целом, она заставляет их проявлять "мальчиковость". Они начинают играть в мальчишеские игры, и их легко принимают в мальчишеские компании. Некоторые авторы утверждают, что такая более подвижная (или размытая?) идентичность необходима будущим матерям, чтобы суметь понять своего ребенка, какого пола он бы ни получился. Другие психоаналитики склонны видеть причину в патриархальной идеологии, навязывающей мужские стандарты. Женщине необходимо как понимать мужчин, идентифицируясь с навязываемыми в обществе мужскими ценностями, так и уметь воплощать их фантазию о Другом. В последнем случае Женское понимается как негатив Мужского. Тогда Женское становится чем-то оклеветанным и изгоняемым, но в то же время недосягаемым и бесконечно желанным, как Запретный плод. Поэтому Мужское - это то, что есть всегда в большей или меньшей степени, а Женское - это то, что всегда под вопросом. В этом смысле для каждой женщины вопрос о том, сколько в ней истинно женского (в отношении совершенного тела, социального поведения и ролей в отношениях) является бесконечно невротизирующим. Поэтому женщины больше не уверены в себе, а мужчины - в своих женщинах. Однако тема половой идентичности слишком обширная для обсуждения в рамках рецензии. Ограничусь отсылкой к многочисленным работам, которые чаще всего объединяются в рубрике "гендерные исследования".

Казалось бы, похожую ситуацию мужского сообщества, построенного на исключении женского и сексуального, можно обнаружить в армии и монашестве. Но на самом деле в армии мужчины доказывают свою фалличность и эдипальную конкурентоспособность, чтобы более успешно соблазнять женщин. И с другой стороны, армия в принципе направлена на защиту родины, страны, т.е. символической или реальной матери. Т.о. идентичность военного построена на скрытой апелляции к женскому. Кроме того, внутри армейских отношений командиров и подчиненных, а также между однополчанами достаточно гомосексуального эроса. Что же касается монашества, то достаточно вспомнить, как много там говорится о любви к богу, особенно к мадонне, и к людям, как много сексуальности в религиозных книгах и картинах. Так что ситуация, описанная в книге Суси, уникальна. В тех нескольких реальных случаях, когда находили "маугли", воспитанных животными, или в недавней украинской истории девочки-собаки, был импринтинг и сильная привязанность к животному материнскому объекту. И вырастали люди, которые больше идентифицировали себя с животными, неспособные достичь взрослого уровня интеллектуального развития и взрослых форм сексуальности. Усилия всей знаково-символической системы культуры по переделке животной идентичности в человеческую оказывались малоэффективными. Возникает вопрос, является ли человеческая идентичность, включая сексуальную, результатом приспособления ребенка к родителям и существующей культуре, или она дана нам изначально с рождения. Существует ли некий инстинкт к становлению человеком, мужчиной или женщиной? Или все это фикции, мифы культуры, к которой мы вынуждены приспосабливаться?

Кажется, автор пытается исследовать эту тонкую грань, где сходятся инстинкты и знаки, используемые для их обозначения. Интересно, что область гениталий для героини, обозначенная как "периодически кровоточащая рана, оставшаяся от потерянных причиндал", не либидинизируется, вызывает только стыд и досаду. И сексуальные действия брата ("карабкается и елозит") не ассоциируются с каким-либо удовольствием. В то же время выражение приязни к человеку, проявившему к ней личный интерес, пробуждает смутные фантазии о том, чтобы "лизнуть его", "подержать во рту его нос", "распластаться друг на друге, тесно прижавшись". Это хорошая иллюстрация юнговской идеи про действие архетипов: сексуальный инстинкт пробуждает из бессознательного универсальные структуры, в которых он мог бы выразиться, даже если в реальном опыте никто не обучал человека этим формам. Это утверждение противоречит как Фрейду, считавшему, что именно универсальность инстинктивных процессов порождает универсальность культурных форм, так и Выготскому. Знаковая система культуры действует, формирует человека не через социальную практику, а сама социальная практика, с точки зрения Юнга, возможна благодаря активации паттернов этой знаковой системы из коллективного бессознательного. У героини пробуждаются архетипические паттерны примитивной догенитальной сексуальности, хотя в ее реальной жизни любое научение любви и сексуальности отсутствовало. Под эти необычные для себя и смутные ощущения она пытается подобрать где-то прочитанную фразу "доблестный рыцарь спасает и увозит прекрасную даму", смысла которой не понимала.

В ее фантазиях также представляет интерес то, что в строгом смысле они не сексуальны вообще. Они больше похожи на поиск привязанности к безопасному и надежному либидинозному объекту. Она видит "доблестного рыцаря" скорее как ребенок видит идеализированную мать, чем как женщина мужчину. "Поглощение носа", в котором Фрейд бы усмотрел генитальное вбирание пениса партнера, в равной степени похоже на сосание груди. Оральность и генитальность регулируются одними и теми же архетипическими паттернами, об этом много писал Юнг. По Фрейду, героиня должна была еще в раннем детстве в результате мастурбации открыть ценность гениталий и из оральности вырасти до генитальности, из недифференцированости ребенка - к женскому сценарию преодоления комплекса кастрации в соответствии со своим биологическим возрастом. Т.е. психосексуально она должна быть дозревшей до генитальности женщиной, сексуальное поведение которой, однако, подавлено в результате сильного внешнего запрета и/или бессознательной инцестуозной привязанности к отцу. Будучи последовательным материалистом, Фрейд верил, что развитие тела имеет определяющее значение, - анатомия первична, а психика вторична. Но с точки зрения Юнга позитивные чувства активируют универсальные архетипические паттерны, а оральный или генитальный смысл (равно как по мужскому или женскому типу) им придает столкновение с внешней реальностью. Андрогинного и целостного по природе человека культура формирует в половинчатого: взрослый, а не ребенок; мужчина, а не женщина; цивилизованный, а не дикий; рациональный, а не интуитивный и т.д. Тем самым заставляя его в вечных страданиях и странствиях жизни искать этой изначальной утраченной целостности.

Что же предстает перед нами в загадочном романе Суси, написанном гипнотическим языком, который заставляет нас так сильно идентифицироваться с героиней? История разрушения сектантского бреда, извращенно фантазма из-за столкновения с объективной реальностью? Осознание глубоко вытесненной травмы, дающее дорогу к возвращению подавленной женской идентичности? Кризисная ситуация, когда отчаянные попытки удержать распадающийся мир пробуждают архетип индивидуации, заставляя нас осознать свое настоящее Я и принять свое предназначение?

«Земля была влажной, с запахом грязи и гниющих корней, застрявших там, как порой у меня в голове застревают ночные кошмары. Дыхание мое клубилось белым паром, и при этом казалось, что пар живет сам по себе, не имея ко мне ни малейшего отношения. Серой беспредельностью земля тянулась вдаль до самой сосновой рощи, закрывавшей горизонт, а роща напоминала цветом вареный шпинат, который папа всегда ел на завтрак. По другую сторону рощи стояло село, а дальше, видимо, должны были раскинуться семь морей и все чудеса света»