Спектакль 1988 года, в котором Мольера играл Олег Ефремов, а Людовика XIV - Иннокентий Смоктуновский, был насквозь пропитан булгаковской горечью. Ее нет больше. В новом спектакле царит отреставрированный Мольер - уютный, лаковый, крестово-купольный. Простой, человечный, с мягким прищуром - хоть сейчас рисуй его лицо в простой оправе. Диалоги с королем - сплошная благодать. Бунтовщик Мольер ужинает с ним запанибрата, стелет ему постель. Все политкорректно, углы противостояния власти и художника сглажены, интонации выверены и артикулированы.
Математическая гармония "Кабалы" напоминает составленные на компьютере песни группы Scorpions: слезные железы миллионов срабатывают безотказно, сердце ритмично сжимается в спазмах. Даже Юрий Хариков придержал свою неуемную барочную фантазию и придумал декорации почти минималистские, с уклоном в простую геометрию евроремонта. Белоснежные ширмы-гримерки на авансцене кокетливо распахиваются и задвигаются, то пряча, то открывая любопытному взору закулисные тайны и театральные романы. Великолепные яркие костюмы пошиты из модной ткани, вся Москва шуршала летом юбками из такой же - и определение этой трагической буффонады как блестящего костюмного театра здесь вполне уместно. Сочная упаковка работает на главную идею: зрителя должно быть много, зритель должен отдыхать.
Андрей Ильин, играющий Людовика XIV (и известный телеаудитории как "муж Каменской"), смотрится образцовым "белым воротничком" и напрочь лишен монаршей лихости и дури. С таким особенно не повоюешь - даже в молчании он до крайности интеллигентен, и ходы у него все записаны. Вместе с Архиепископом, главой Кабалы Священного Писания (Борис Плотников) они составляют пару "добрый следователь-злой следователь". Пока король кормит Мольера пряником - разрешает играть в Пале-Рояле и ставить там вольнодумный "Тартюф", Архиепископ готовит кнут: ищет на Мольера компромат и находит его в достаточном количестве. Но не следствие убьет драматурга, а актерская судьба, которая здесь однозначно трактуется, как простреленная на лету. Раздумчивые слова Лагранжа, верного летописца мольеровской труппы, из спектакля убрали:
- Что же явилось причиной этого? Как записать? Причиной этого явилась ли немилость короля или черная Кабала?.. (Думает.) Причиной этого явилась судьба. Так я и запишу. (Пишет и угасает во тьме.)
Меру отождествления себя со своим героем Табаков предоставляет каждому определить самостоятельно. Оставляя себя настоящего при себе. И хотя пафос диссидента Табакову немного жмет и морщит, перед тем как упасть замертво на сцене в финале, он говорит негромко и повелительно: "Партер, не смеяться!" - и по спине бежит нешуточный холодок.
Москвин, игравший Мольера в спектакле 1936 года, признавался, что ему трудно произносить многие реплики: казалось, что говорит о себе. С тех самых пор "пьеса из музыки и света" и стала "движущимся зеркалом", в котором отражается - ни больше ни меньше - жизнь страны и положение самого МХАТа. В нынешнем же спектакле - как настаивает Олег Павлович в программке - пишут, как дышат, играют, не стараясь угодить. Никому, кроме зрителя, который (касса подтверждает) очень доволен.
В булгаковском романе "Жизнь господина де Мольера" на весь Париж гремел балаган Кристофа Контуджи, развернувшего с труппой буффонов спектакли, в которых продавалась лекарственная всеисцеляющая кашка, получившая название "орвьетан", помогающая и от чахотки, и от чумы, и от чесотки. Контуджи знал секрет: народ в восторге валил к нему валом.
Сегодня возвращение театру его исконной площадной функции - быть зрелищем, а не полем для подковерных битв, - воспринимается болезненно. Тем временем новый программный спектакль МХАТа - настоящее театральное зрелище, остойчивое и крепко сбитое. Волей той самой актерской судьбы, что когда-то вела Мольера, на главной драматической сцене страны Табаков формирует вкусы широкой публики в жанре театрального мейнстрима. Насколько поможет его "орвьетан", покажет время, но пока все за него.
Опубликовано в Независимой Газете от 13.09.2001 
(Голосов: 
