Где-то очень высоко
или очень низко.
Где-то очень далеко
или очень близко.
Может за линией горизонта,
а может быть под самым носом.
И не видно, и не слышно.
Оказывается, и там есть жизнь?..
.
«Кто-то промахнётся,
Кто-то угадает.
Что кому зачтётся,
Кто ж об этом знает?»
1
Темнота… и какая-то всепоглощающая тишина, словно весь мир стал вдруг немым, беззвучным. Будто, в одно мгновение всё провалилось куда-то.
- Но я думаю, стало быть, я жив.
Андрей медленно открыл глаза. Когда круги и звёздочки перед глазами сначала улеглись, а затем и вовсе исчезли, его взгляд упёрся в белоснежный, чисто выбеленный потолок, а затем в такой же белый светильник, как будто прилепленный к потолку.
- Что случилось? Как я здесь оказался?
Он медленно закрыл глаза и попытался вспомнить хоть что-то из того, что с ним произошло. Воспоминания возникали перед ним урывками: вот квартира, один дома не считая кота – стало быть, было воскресенье, жена ушла к своей маме. И всё вроде ничего, как обычно. И вдруг, когда он зачем-то встал, сердце куда-то провалилось, в глазах потемнело и всё. Когда Андрей очнулся он лежал на полу в комнате, не далеко от своего рабочего стола. Андрей попробовал пошевелиться, грудь и голову сдавило двумя невидимыми стальными обручами, да так, что при попытке сесть из глаз посыпались искры. Он лежал не шевелясь, пока боль не ушла, затем попробовал дотянуться до лежащего на краю стола телефона. Это ему удалось, и он набрал номер неотложки. Через какое-то время в трубке отозвалось:
- Алло, я слушаю вас.
- Приезжайте скорей, мне плохо.
- Поподробней, пожалуйста, что такое плохо и куда приезжать?
Разговаривать Андрею было тяжело, он только назвал свой адрес и снова провалился в темноту. Он не видел, как пришла жена, увидела его лежащим на полу без сознания, принялась названивать в «скорую». Как «скорая», всё-таки, приехала: ему сделали два каких-то укола и с помощью соседей, погрузили в машину. Как больше часа он лежал на каталке в приёмном покое районной больницы, пока дежурный врач оформлял какие-то бумаги и только после этого его увезли в реанимацию, где он и пришёл в себя, спустя три дня пребывания в коме.
Андрей открыл глаза. Его взгляд упёрся в белый светильник. Он попробовал пошевелить пальцами сначала на руках, потом на ногах: всё работало.
- Значит ещё не всё, ещё поживём.
Только он так подумал как дверь в палату, где он лежал, распахнулась, и в неё вошли дежурная сестра и врач. Увидев его открытые глаза, врач воскликнул:
- Ну, слава Богу, вернулся. Больно уж рано ты туда засобирался,- сказал он, многозначительно посмотрев при этом на потолок. Непрерывно что-то говоря, он посчитал Андрею пульс, измерил давление и воскликнул: «Если, дорогой мой, так пойдёт и дальше, то через недельку, другую бегать будешь»- и что-то бурча себе под нос, вышел из палаты.
Через день Андрея перевели из реанимации в неврологию. Вечером пришла жена, с её помощью Андрей встал и прошёлся по палате. После этой попытки он понял, что, если и будет ещё бегать, то очень нескоро – ноги не слушались совершенно. На следующее утро, сразу после обхода, в палату зашёл зав. отделением, подошёл к кровати Андрея, присел на краешек и спросил: «Может, дойдёшь до кабинета. Поговорить надо». Андрей оделся и не спеша, при поддержке врача и медсестры дошёл до кабинета заведующего отделением, который располагался в конце коридора, вошёл в кабинет и опустился в кресло.
- Устал? Тяжело?- поинтересовался врач;
- Я вот о чём с тобой хотел поговорить. То, что с тобой происходит, очень похоже на последствия перенесённого вот-вот инсульта, но инсульта-то не было. Мы провели полное обследование головного мозга и сосудов его питающих: в правой височной доле обнаружена небольшая киста. Но эти дела растут очень медленно. Вспомни, пожалуйста, не было ли у тебя каких либо травм связанных с головой?
Андрей задумался:
- Нет, вроде ничего такого не было. Об стенку головой не стукался, в авариях не был, не знаю, разве что в армии ещё, в срочную, контузило меня в Афганистане, здорово, я тогда ещё в госпитале лежал в Ташкенте, не долго, неделю где-то, отходить начал меня и выписали, всё равно дембель – домой. Да ещё, не так давно, в Чечне, но там легко, я с неделю плохо слышал, потом всё прошло. Доктор задумался:
- Давай уточним по датам: когда это было?
- В Афганистане в восьмидесятом, в Чечне в двухтысячном.
- Вот и причина. Теперь всё ясно.
- Доктор, что меня ждёт?- Андрей пристально посмотрел на врача. Тот посмотрел в глаза Андрею и только пожал плечами.
- Трудно сейчас сказать, как это всё будет развиваться. Скорее всего, с головой, это поотойдёт, но будет идти время, и на это будут наслаиваться другие болезни: стареем, что тут поделаешь.
- Ну, это не так страшно, всё в порядке вещей,- Андрей встал, опёрся о стенку,- Я в палату.
- Дойдёшь?- спросил его врач.
- Постараюсь,- бросил Андрей через плечо и открыл дверь кабинета.
В коридоре его увидела дежурная сестра и всплеснула руками:
- Батюшки, да что же это, да как же вы, позвали бы, я бы помогла.
- Спасибо большое,- ответил Андрей,- я сам попробую. Потихоньку, шаркая безвольными ногами по линолеуму, он добрался до своей палаты и лёг на койку.
Примерно час понадобился ему, чтобы отдохнуть после похода в ординаторскую, затем он снова встал с койки и пошёл в коридор.
Через две недели беспрерывных пыток таблетками, уколами, капельницами, было решено его выписать. Чувствовал себя Андрей, можно сказать, нормально, если не считать того, что правая нога при ходьбе всё время отставала и тащилась где-то сзади, правая рука висела как верёвка, да глаз, опять же правый, стал вдруг косить. Ему говорили, что всё это отойдёт со временем, и он полностью поправится, а пока надо оформлять инвалидность.
Надо так надо. Походы по врачам позади, все нужные бумаги оформлены, осталось съездить на экспертную комиссию. Можно выписываться из больницы. Андрей, неспеша, собрался, спустился на первый этаж, вызвал по телефону такси. Когда машина подъехала, он вдруг понял, что четыре ступени больничного крыльца преодолеть будет очень сложно – в руках-то сумки, а ноги слушаются очень плохо, просто беда. Кое-как он спустился и сел в машину. Уже дома, когда сел в любимое кресло и закрыл глаза, он вдруг понял, что он уже не совсем он. Того здорового сильного человека в полном расцвете сил больше нет, и уже не будет. Теперь он ИН-ВА-ЛИД – больной убогий, постоянно нуждающийся в чьей-либо помощи. Как же это? Как теперь жить и для чего?
Он не заметил, как вошла жена.
- Ты дома? Ну, слава Богу,- она подошла к нему и погладила по лицу,- Всё будет хорошо, ничего потихоньку выкарабкаемся.
Андрей ничего не ответил. Ну, что он мог сказать? Его все уверяли, что всё ещё пройдет, и он поправится. Верил ли он в это? Нет, пожалуй, нет. Но жить как-то надо. Надо что-то делать, чтобы ни о чём плохом не думать, чтобы на дурные мысли просто не хватало сил. А что? Работать? Хорошо бы, но сейчас и здоровому человеку тяжело, куда - либо устроиться, а тем более больному. Время такое, всем тяжело кто воровать не умеет.
Нет, давай рассуждать так, как учили ещё в школе: условия задачи: что мы имеем? Инвалид: с руками, с ногами плохо, но голова-то работает и сердце горячее. Сколько раз в жизни случались ситуации, из которых, казалось ни за что не выбраться, но ведь выбирался же. Вот и сейчас, не надо охать и ахать, а надо просто жить. Легко сказать.
Его размышления прервала жена:
- Знаешь, мне сказали, здесь недалеко живёт бабушка. Она лечит водой, наговаривает на неё и лечит. Денег не берёт, сами дают кому, сколько не жалко. Давай сходим к ней, хотя бы попробуем, а?- она вопросительно посмотрела на Андрея. Тот в ответ только пожал плечами:
- Давай сходим. Только, сначала, съездим на комиссию, что там скажут?
Врачебно-трудовая экспертиза – Комиссия.
Когда Андрей с женой приехали, был уже полный коридор народа и все ждали её – Комиссию. Минут через пятнадцать начали подходить врачи – члены Комиссии. При их появлении прекращался даже самый тихий шёпот. Все дружно, как по команде, поворачивали головы в сторону входящего, кто знает, может именно вот от неё, той, что вошла сейчас, зависит участь кого-то из здесь сидящих. Кого-то трясло, как абитуриента перед экзаменом, кто-то беспрерывно глотал таблетки, Андрей сидел спокойно, глядя на всё это с позиции стороннего наблюдателя. Ему было, в принципе, всё равно, что будет – то и будет. Прошло не менее двух часов, когда его пригласили в кабинет. Когда он вошёл, там сидели, каждый за своим столом, три врача, это он понял по белым халатам, в которые они были одеты. Одна из них показала ему на стул перед своим столом, тем самым, приглашая сесть. После того, как он устроился на стуле, она, глядя на него пристальным взглядом, как на допросе, спросила:
- Ну, на что жалуетесь?
Андрей посмотрел на неё вопросительно. Перед ней на столе лежала стопка документов, которые он собирал в течение двух недель, обходя по списку кабинеты районной поликлиники, там же всё написано.
- Я вас слушаю,- с неким раздражением обратилась она к нему, не получив немедленного ответа на поставленный вопрос.
- Правая рука, правая нога и правый глаз, рука, нога – слабость, глаз стал вдруг косить, когда я смотрю налево,- как в армии перед начальством отчеканил Андрей.
Она что-то записала в листок, лежащий перед ней на столе, и принялась листать документы Андрея.
- Таблетки какие-нибудь принимаете,- спросила она, уткнувшись в бумаги.
- А зачем?- в свою очередь спросил Андрей,- У меня же ничего не болит.
Врач посмотрела на него с каким-то не то удивлением, не то каким-то ужасно мучившим её вопросом, снова опустила голову, уткнувшись в бумаги и пробурчала, не размыкая губ:
- Ждите в коридоре, вас вызовут.
Ждать пришлось недолго. Довольно скоро из открытой двери кабинета, где находился секретарь комиссии, прозвучала его фамилия. Андрей вошёл в кабинет, подошёл к столу.
- Вам вторая группа на один год, распишитесь,- сухо произнесла женщина, при этом вид у неё был такой, будто она вручает не справку об инвалидности, а, по меньшей мере, орден Андрея Первозванного или Нобелевскую премию. Андрей расписался в журнале, взял справку и вышел в коридор. Он подошёл к жене и протянул ей справку:
- Вторая, год можно быть свободным. Здесь всё, поехали домой.
Прошёл месяц. Что это был за месяц – не перескажешь. Всё новое, всё не так, Андрей не как не мог привыкнуть к этому и смириться. Утром, глядя на себя в зеркало, он видел себя таким, каким привык, каким был до болезни. Он вставал, как и раньше, рано утром, делал зарядку, умывался, завтракал. И всё – на работу-то ему не надо было. Он вставал у окна и смотрел как по тротуару, мимо дома, спешат люди. Ему спешить было некуда. В девять часов он садился к компьютеру так и сидел перед ним, уставившись в тёмный экран.
Но, однажды, как обычно в свою пору, пришла весна. В окно, возле которого стоял Андрей, заглянуло яркое, словно умытое талой мартовской водой, солнце. Своим нежным лучом оно протянулось к его лицу, глазам, сердцу. Согрело и разогнало кровь.
- Нет, хватит ныть, надо жить, а чтобы жить, надо что-то делать. А что? Первое: надо позаботиться о своей пенсии. Она значительно вырастет, если доказать, что причиной инвалидности стали последствия двух контузий, а доказать это можно только через суд. То есть надо написать и подать иск. Второе: единственное, что я ещё могу, это работать на компьютере: писать, писать пока хоть на это хватает сил. Рассказать-то мне есть о чём. Вот будут ли слушать – это вопрос второй: имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит.
Что ж, значит опять в бой, опять всё с ноля.
2
Составить исковое заявление, особого труда не составило – всё-таки пять лет отработал юрисконсультом. Единственная проблема, с которой он столкнулся, это доказательная база.
Ему предстояло доказать два момента: во-первых – то, что контузии имели место как реальные события, а не являются плодом его больной фантазии; во-вторых – то, что его нынешнее состояние является последствием этих контузий. Ташкентский госпиталь был теперь за границей. Его там, в принципе, и не лечили вовсе. Всю неделю, что там пробыл, он или помогал сёстрам на процедурах, или по хозяйству чего, или просто шатался без дела по двору госпиталя. Там в дальнем от ворот углу у самого забора росли четыре берёзки, он любил приходить сюда и разговаривать с ними о том, что на сердце. Да и надежды на то, что там что-то сохранилось по прошествии стольких лет, было очень мало. И Андрей решил опереться на вторую контузию, в Чечне, её было легче доказать (с его точки зрения) так как можно было опереться на свидетельские показания бойцов, которые там с ним были, да и прошло совсем немного: каких-то пять лет. Вот и теперь, стоило только закрыть глаза, как он явно видел обшарпанный блокпост на краю укрытого непроглядной ночной мглой Урус-Мартана. Трассы вражеских пуль над головой. Яркие, молниеобразные вспышки от близких, очень близких разрывов. Он даже физически ощущал лихорадочно бьющийся в руках автомат.
Основываясь на этом, а также на вере в то, что наш суд – «самый гуманный суд в мире». Что человек человеку друг, товарищ и брат и в то, что он служил – на себе не экономил и ему, по всем законам человеческой справедливости, воздастся и может даже сторицею, он и составил исковое заявление и собственноручно отнёс его в судебную канцелярию.
Суд начался с предварительного слушания. Ответчиком по делу было назначено УВД области. Андрей рассчитывал, что его там помнят, ведь за всё время службы в органах он имел только поощрения и не одного взыскания, и они не будут против, если их бывший сослуживец будет жить не нуждаясь. Всех юристов, работавших в управлении, он знал, можно сказать, лично и поэтому с их стороны не ждал для себя ничего страшного, тем более того, что ему объявят войну.
О, святая наивность!
Сначала, судья предоставила слово Андрею, разрешив при этом не вставать со стула, на котором он сидел. Он прочитал исковое заявление, а потом пояснил его суть:
- Ваша честь,- начал он,- есть я, есть моё нынешнее состояние, которое названо общим заболеванием, и нет ни одного документа, ни одной бумажки, указывающей на причину его возникновения. В тот момент, когда вопрос стоит о жизни и смерти, а на тебя смотрят десятки глаз людей, за которых ты отвечаешь перед их родителями и, прежде всего, перед своей совестью, не до бумажек. А сейчас - я инвалид без надежды на выздоровление, человек без будущего, с мизерным нищенским пособием. Но у меня есть свидетели, это ребята, которые там со мной были и, я думаю, суду не составит особого труда, чтобы установить истину.
Внимательно выслушав Андрея, судья предоставила слово ответчику. Юрист управления, женщина лет сорока, встала, одёрнула кофточку, поправила лежащие перед ней исписанные мелким подчерком листки бумаги:
- Уважаемый суд, согласно положениям о возмещении вреда, обозначенным в Гражданском кодексе, вред, причинённый жизни или здоровью, возмещается лицом непосредственно его причинившим. Стало быть, все претензии должны быть направлены лицу, непосредственно тогда стрелявшему, а управление, по этому делу, является ответчиком ненадлежащим. А так как лицо, непосредственно причинившее вред, на данный момент не установлено и навряд ли будет установлено в будущем, этот иск вообще бесперспективен. Кроме того, у нас есть свидетели, говорящие, что ничего подобного не было – это командир отряда, с которым истец был в командировке, его заместитель и врач отряда, прошу их вызвать и допросить.
У Андрея аж челюсть отвисла от услышанного. Он смотрел на женщину, только что всё это сказавшую и никак не мог поверить своим ушам. Не может быть того, чтобы всё сказанное каким-то образом касалось именно его.
Судья, тем временем, обратилась к нему с вопросом, тем самым, вернув его к действительности:
- Не возражаете против свидетелей ответчика?
- Нет, ваша честь, послушаем, что они скажут.
- Следующее заседание через месяц, прошу стороны обеспечить явку свидетелей, на сегодня всё, до свидания.
Андрей не помнил, как почти дошёл до своего дома. Он пришёл в себя только тогда, когда был уже посреди парка, прямо за которым он и жил. Присев на скамейку возле старого тополя, одетого в молодую, только появившуюся на свет листву, Андрей беспрестанно перебирал в памяти услышанное на сегодняшнем заседании:
- Что же это? Выходит, государство, которому он беззаветно служил, система, незаменимой шестерёнкой которой он себя считал, отреклись от него. Мало того, они объявили ему войну.
Выходит, все, чем он жил до сих пор: утраченные силы, потерянное здоровье, прожитые годы, не имело никакого смысла? Ну, нет. Так просто он не сдастся. Уж чему-чему, а воевать, он обучен. Всю жизнь он жил с заповедью: «за себя и за то, что тебе принадлежит, надо драться», вот только никогда не думал, что воевать придётся там, где жил и с тем целым, принадлежностью к которому всю жизнь гордился.
Только теперь он огляделся вокруг: в парке бушевал май – ярко-зелёная роскошь молодой листвы, разноцветные весенние цветы и под ногами, и в распушившихся кронах деревьев, зазывное самозабвенное пение птиц: любовь, радость бытия торжествовали во всём. Как можно думать о чём-то плохом, когда вокруг творится такое?
3
- Я буду жить, и буду бороться,- решил Андрей твёрдо.
Он составил жёсткий распорядок дня, жить по которому решил начинать с завтрашнего дня. Подъём в шесть утра и весь день работать, работать и ещё раз работать. Жизнь поставила перед ним великое множество вопросов и на все надо найти ответ. Что ж, надо, значит надо. Он готов.
Утром следующего дня, в половине шестого, он был уже на ногах. Чтоб никого не будить, ушёл на кухню, сделал себе, ставший привычным, массаж двенадцати энергетических каналов, бесшумно оделся и вышел на улицу. Как обычно, поздоровался с городом и со всем миром, который предстал его глазам и пошёл в парк делать зарядку. В самой середине парка, на небольшой полянке, Андрей сел на скамейку, руки положил на колени, расслабился и приготовился к занятию цигуном. Этой китайской системой он занимался уже более двадцати пяти лет и уже просто не мыслил себя без этих занятий. Андрей сделал три глубоких вдоха- выдоха, закрыл глаза и, как будто, провалился с головой в омут благоухающей пёстрым весенним разнотравьем, залитой ярким тёплым солнечным светом прелести раннего утра. Когда он оттуда вынырнул, закончив комплекс упражнений, прошло уже добрых два часа. Андрей встал, поблагодарил место, подарившее ему столь удивительное утро, попрощался со скамейкой, с деревьями и пошёл домой. Дома все ещё спали. Он, неспеша, принял душ, побрился и приготовил себе немудрёный завтрак. Позавтракав, сел за компьютер.
- И так, опять всё с нуля. Всё другое, всё изменилось: он сам, все, кто его окружают, весь мир, да и сама жизнь стала другой. Другим стало и его отношение к ней, как и его взгляд на вещи, казавшиеся ранее безусловными, незыблемыми изначально.
Впереди его ждали два проекта: первый – это незаконченный роман, который он писал уже больше года; второй – это предстоящий суд. Работать было над чем, работать, в основном, головой, а это единственное, что он теперь мог. Но, это значительно больше, чем совсем ничего. Есть ради чего жить.
Так, в работе над романом и в подготовке к предстоящему суду месяц прошёл незаметно, как один день. Роман за это время значительно продвинулся к своему окончанию, а относительно суда – Андрей встретился и переговорил со всеми, кого назначил себе в свидетели. Ничего сверхсложного от них не требовалось – просто рассказать всё, как оно было на самом деле и ничего не надо придумывать, или приукрашивать.
В день суда они встретились перед залом заседаний. В стороне от них стояли юрист УВД и, рядом с ней, бывший заместитель командира отряда и отрядный доктор, командира отряда не было. В зал заседаний сначала пригласили Андрея и юриста УВД. Когда они вошли, там уже сидели прокурор, секретарь и сама судья. Судья снова прочла исковое заявление, чтобы напомнить всем присутствующим суть дела, потом осведомилась о явке свидетелей и обратилась к Андрею:
- Согласно действующему законодательству, Вам предстоит доказать, что все ваши требования, изложенные в исковом заявлении, законны и обоснованы. Пожалуйста, мы Вас слушаем.
Андрей открыл папку, в которой на двух листах была заготовлена речь, которую он должен был сейчас произнести, но посмотрел на бумагу и отложил папку в сторону.
- Уважаемый суд. С февраля по май двухтысячного года я в составе сводного отряда милиции был в Чечне, где, в основном, несли службу на блокпостах прикрывающих дороги в Урус-Мартан. Двадцать первого марта, примерно в два часа ночи, блокпост на котором мы несли дежурство, был обстрелян. Когда начался обстрел, я с отдыхающей сменой находился в спальном вагончике, который со стороны города был прикрыт железобетонной плитой. Мы и проснулись от взрыва гранаты, попавшей в угол этой плиты. После этого взрыва я уже ничего не слышал, но было не до этого, надо было отразить нападение. Больше я ни о чём тогда не думал. Когда бой закончился, и я убедился в том, что все бойцы целы, нет, не убитых, не раненых, я обратил внимание на то, что стал немного слышать, правда, заболела голова, но тогда это было такой незначительной мелочью, по сравнению со - всем происходящим вокруг. Рация у нас на тот момент не работала, так как накануне не привезли сменных аккумуляторов, поэтому доложить о нападении на блокпост мне удалось только утром следующего дня. В ответ на доклад нам привезли новую рацию, подкинули боеприпасов, сказали: «держитесь!» и всё. А стоять до смены нам надо было ещё сутки.
О своей контузии я доложил командиру отряда только после того как сменился с блокпоста, на что услышал, что это не смертельно и неизменное: «держись!». После этого разговаривал и с доктором, но что он мог, если у него в аптечке кроме активированного угля ничего не было. О том, чтобы куда-то в госпиталь ехать и речи не было: кто работать-то будет? Да я и не просил. Я был командиром роты – это почти сто человек, за которых ты в ответе. На кого бы я их оставил? Не на кого, поэтому приходилось терпеть – своё в последнюю очередь.
В октябре того же двухтысячного года я уволился из МВД по собственному желанию, а происходило всё так: у психологов есть такой приём – если хочешь освободиться от какой-то занозы засевшей у тебя в мозгах, надо написать всё на бумаге, потом скомкать её и выкинуть. Мне не давало покоя ни днем, ни ночью, то, что я увидел и услышал там, в Чечне и я, по совету одного психолога, воспользовался именно этим способом. Писал я на компьютере в отделе кадров райотдела. На написание ушло у меня недели две, но вот распечатать и выбросить не получилось. Однажды всё мною написанное нашёл и прочёл замполит. « Ты что. Так здорово написано, а ты выбросить. И не думай. Я отвезу всё это в управление, и мы напечатаем твой рассказ в нашем журнале». Его неподдельный восторг меня подкупил, и я согласился.
После написания мне стало легче, и оставшуюся часть отпуска я действительно отдыхал. За два дня до выхода на работу из отдела ко мне прислали посыльного. Когда я пришёл в отдел замполит сказал мне, что завтра нас обоих ждёт начальник управления, причина мой рассказ. В большом кабинете на втором этаже управления, кроме хозяина кабинета, нас было трое: я, замполит и заместитель начальника управления, курирующий командировки в горячие точки. «Вы что с ума сошли такое напечатать, да за такое творчество при Сталине бы расстреляли не разбираясь, сплошная контра». На это я возразил: «В этом рассказе только то, что я видел и слышал, только то, что на самом деле имело место быть». Помолчав, начальник управления подошёл к ним вплотную: «Значит так, Вы, обратился он к замполиту и своему заместителю, обо всём этом сейчас же забудете, ничего не было, а Вы, повернулся он ко мне, заберёте свою писанину и будете подтирать им задницу, так как больше оно ни на что негодно». После услышанного у меня мозга заехала за мозгу, правая рука сама собой сложилась в кулак и угодила как раз в лоб начальнику управления. Тот улетел под стол, стоявший посреди кабинета. Я же вышел в приёмную, где и написал рапорт об увольнении по собственному желанию.
Уволили меня уже на следующий день. Об инциденте в кабинете начальника управления, по понятным причинам, никто не узнал. Сдал пистолет, удостоверение, получил трудовую книжку и военный билет и всё: свободен.
Изменения со здоровьем у меня начались той же осенью. После увольнения я устроился на работу на моторный завод в службу безопасности. Ходить приходилось много, и я очень скоро заметил, что это для меня становится всё тяжелей, буквально с каждым днём. И падать стал прямо на ровном месте, и так как-будто меня кто толкает. В больницу я не обращался. С чем? У меня же ничего не болело. Шло время, мне становилось всё хуже и хуже: правая нога, при ходьбе, стала просто волочиться сзади, рука, опять же правая, тоже стала хуже работать – почерк стал крупный каракулеобразный до такой степени, что я сам, иногда, с трудом разбирал мною же написанное. И вот, в конце прошлого года, по настоянию своего начальства я пошёл в больницу просто проконсультироваться, чтобы понять: что со мной. Меня сразу же положили на обследование в результате, которого выяснилось, что всё дело в моей голове, точнее в моём головном мозге: там произошли необратимые изменения, в правом полушарии выросла киста и что-то там творится с сосудами и это прямое следствие полученной мною тяжёлой черепно-мозговой травмы. Кроме контузии никаких травм я не получал, поэтому прошу мой иск удовлетворить. У меня всё.
Только теперь Андрей поднял глаза и посмотрел на прокурора и судью. Они слушали его не перебивая, они даже не смотрели на него, так и сидели, уперев взгляд в стол перед собой. Судья повернула голову в сторону юриста управления:
- Ваша позиция относительно иска не изменилась?
Та, привстав, ответила:
- Нет. Мы не признаём иск.
- Ну что ж, давайте послушаем свидетелей, начнём с ваших,- обратилась она к Андрею. И секретарю: " пригласите первого".
Все трое свидетелей со стороны Андрея выступили без пафоса, они же были просто солдаты и, в принципе, такие же пострадавшие, ну что они могли сказать:
- Да, были. Да, был бой. Был ли Андрей контужен? Не знаем. Тогда всем досталось. Вы представьте себя в кастрюле, по которой стучат молотком. Рады были уже тому, что все целы и никого не задело.
Зато когда выступали свидетели со стороны управления, Андрей от услышанного был просто в шоке. Первым вошёл бывший заместитель командира отряда:
- Ничего такого не было. Единственная боевая операция, в которой наш отряд принимал участие – это зачистка в селе Комсомольское. По крайней мере, мне ничего ни о каком обстреле не известно.
Судья обратилась к Андрею:
- Вопросы к свидетелю будут?
- Да, ваша честь,- ответил Андрей и повернулся к тому, стараясь посмотреть ему в глаза.
- Как же так? Ведь по приезду с блокпоста я лично к Вам подходил и докладывал об обстреле. Вы стояли в компании троих собровцев. В ответ на мой доклад Вы тогда только усмехнулись и спросили, не убили ли мы кого.
- Не помню такого.
- Хорошо. С ваших слов выходит, что жили мы, там спокойно припеваючи как в пионерском лагере. А позвольте спросить, за что в таком случае Вы получили так называемые боевые?
- Всем платили и нам выдали. Просто мы оказались в нужное время, в нужном месте и всё.
- Всё ясно. Вопросов больше нет,- обратился Андрей к судье. Он никак не ожидал ничего подобного.
Затем вошёл бывший доктор отряда, и то же самое:
- Ни о каком обстреле блокпоста ничего не слышал. За медицинской помощью к нему никто не обращался. У него в наличии были все необходимые медикаменты, чтобы оказать, в подобном случае необходимую помощь. Кроме того, была возможность обратиться в военный госпиталь, однако никому это не понадобилось.
Судья посмотрела на Андрея:
- Вопросы к свидетелю, пожалуйста.
Андрей посмотрел на доктора. Ему всё уже было ясно – это сговор, и спрашивать о чём-либо бесполезно. Он, как последний шанс, достал из папки фотографию:
- На этой фотографии один из моих бойцов. Ещё до обстрела на блокпосту его зацепило осколком гранаты, касательно, в живот, обрабатывать рану Вы возили его в тот самый госпиталь. Скажите, этот случай как-то задокументирован?
Судья обратила свой взор на доктора.
- Как же, как же, я прекрасно помню этот случай. Только ни о какой гранате, насколько я помню, речи не было. Там очень тёмные ночи и он в темноте напоролся на торчащую из плиты арматуру. Это просто несчастный случай, причём легкий без каких-либо последствий. Что тут документировать-то?
- Ещё вопросы к свидетелю есть?- судья вопросительно посмотрела на Андрея.
- Нет, Ваша честь, больше нет.
- В таком случае, что ещё будем выяснять?
- Ваша честь, вот ходатайство о назначении по делу экспертизы. Вопросы, которые надо поставить перед экспертами, там обозначены.
4
После того, как юрист управления сказала, что не возражает против этого, судья объявила о перерыве в заседании до получения результатов экспертизы.
Андрей вышел на улицу. Невдалеке, возле машины, стояли бывшие заместитель командира отряда и врач. Увидев его, они заулыбались. Заместитель, с издёвкой, бросил в его сторону:
- Что ж ты дружок так поздно проснулся? Надо было всё делать вовремя.
Было бы здоровье, Андрей прямо сейчас разделался бы с ними, но он только посмотрел в их сторону и спокойно сказал:
- Ничего, это суд людской, а будет и суд Божий, посмотрим, что вы там споёте.
Посмотрев на солнце, бывшее уже почти в зените, он повесил за спину портфель и заковылял к дому.
В парке он сел на свою, ставшую любимой, скамейку, скрытую от посторонних глаз густо разросшимися деревьями, чтобы в одиночестве осмыслить всё, что произошло сегодня. Теперь было ясно. Что суд, скорей всего, окончится для него ничем. Что ж, ещё раз подтвердилось правило: с системой воевать бесполезно. Было просто обидно, что его эта система, составной частью которой он какое-то время был, так безжалостно и больно пнула. Оставалась ещё маленькая надежда на экспертизу. Запрос послали в центральное бюро военной экспертизы. МВД они не подведомственны, кроме того, там работают врачи, а их связывает клятва Гиппократа и профессиональное человеколюбие. Что ж, поживём – увидим.
На суде, как на средстве добиться для себя чего-то лучшего, можно было ставить крест.
На улицу, теперь, Андрей выходил либо рано утром, либо сразу после обеда, в то время, когда, в основном, все на работе. Места для прогулок тоже выбирал такие, где, с наибольшей вероятностью, он не мог столкнуться с кем нибудь из знакомых. При встрече все начинали охать да ахать: «Ой, что случилось? Как жалко, как же так, неужели ты это заслужил?». Андрею эти жалости были как ножом по горлу. Того и гляди и сам себя начнёшь жалеть.
- Ага, сначала жалеть, потом стонать, потом пить, а там и до петли недалеко. Ну, уж нет.
Андрей не помнил кто, но кто-то из древних сказал: «Тот, кто не имеет желаний, не имеет и разочарований». В его положении, пожалуй, самым правильным было бы смириться. Смириться с тем, что он другой и жить как-то по-другому. Но как же это трудно.
Спасало одно – работа над романом. И он работал как одержимый: порой до тумана в глазах. Лишь бы не думать, ни о чём не думать. Всё, что не касалось его самого на прямую, его или его семьи, ни что не имело значения. Всё, что происходило в стране и городе, где он жил, проходило стороной, где-то там за окном, не задев его не ума, не сердца. Он стал жить так, как будто жить ему осталось только сегодня, только день и всё. Поэтому имело значение только то, что он в данный момент видел и чувствовал: трава, деревья, прозрачное, по-осеннему яркое небо, ещё тёплое солнце, мокрый, уже холодный дождь и глухое равнодушие спешащих по своим делам прохожих. В постоянной борьбе с собой время пролетало незаметно. Да и скучать особо ему, собственно, в эту осень и не давали. Андрея часто стали приглашать то в школы, то в разного рода клубы, почитать свои стихи. Для него эти встречи были своеобразной отдушиной: к каждой он тщательно готовился, волновался как перед экзаменом. Лишь бы, хоть на какое-то время, забыть, что его сегодняшний мир – это четыре стены и компьютер. Ему много раз приходилось слышать, что у кого-то и этого нет, что и за это надо сказать спасибо. Или, что не лучше, вдобавок к его богатствам, как придаток – инвалидная коляска. А он, все-таки, хоть и плохо, но ходит, как, ни как, а себя обслуживает. Да, со всем этим он был, безусловно, согласен, но себя-то ведь всегда жальче, а потому, всё равно тяжело, очень тяжело. Особенно, если приснится ночью, что ты здоровый молодой, как прежде, куда-то бежишь, что-то делаешь, дерёшься или воюешь, а утром открыл глаза и всё - облом.
5
В одно промозглое октябрьское утро, его позвали к телефону, звонили из суда:
- Здравствуйте, результаты экспертизы по вашему делу пришёл, заседание назначено на четверг на десять часов, Вы придёте?
- Да, конечно.
Андрей задумался. Он уже и забыл, что суд-то ещё не окончился. И так было ясно, что никому кроме его самого и его семьи, до него не было никакого дела, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих: со всех счетов его уже списали и надеяться на то, что кто-нибудь ему поможет, совершенно бесперспективно и бесполезно.
Когда, на такси, он подъехал к зданию суда, ему было в принципе всё равно, что его там ждёт. Только где-то очень глубоко ещё теплилась надежда на то, что справедливость всё-таки восторжествует и всё закончится хорошо.
Ровно в десять часов его пригласили в кабинет судьи:
- Ответчиков ещё нет, задерживаются, подождём их. А Вы, пока, в коридоре, ознакомьтесь с результатами экспертизы.
Андрей взял протянутые ему бумаги и вышел в коридор, сел за стол, стоящий у стены со стендом, подробно объясняющим как написать заявление в суд, достал очки и стал читать. Прочитал раз, второй, третий и никак не мог понять, в чём смысл, о чём там написано. Все углы были сглажены, все фразы отнивелированы на столько, что в голове совершенно не задерживались. А смысл документа заключался в следующем:
- Сегодняшнее состояние здоровья заявителя может быть обусловлено либо черепно-мозговой травмой, либо высоким артериальным давлением, либо ещё чем-то, о чём мы не знаем. Но никак оно не может быть связано с его служебной деятельностью.
И под этим шедевром стояли три подписи: врач, врач, врач.
- Как же так? Почему одним врачам всё ясно, а другие про давление? У них же были все результаты обследования, из которых видно, что никаких травм, никакого повышенного давления у него никогда не было, и нет.
Андрей встал, спрятал очки в карман и вошёл в кабинет судьи.
- Уже прочитали? Ответчиков всё ещё нет, но они будут с минуты на минуту. У них что-то с машиной.
Андрей подошёл к столу судьи:
- Прошу Вас, дайте моё заявление.
Судья расшила дело и протянула ему исковое заявление. Он сложил его пополам и разорвал. Затем положил на стол перед судьёй, и коротко бросив: «Я всё понял, до свидания»,- вышел из кабинета. Подняв воротник и накинув на голову капюшон, он вышел на улицу.
Моросил противный холодный мелкий дождь. Из управления так никто и не приехал, стало быть, они уже были в курсе и результатов экспертизы, и чем этот суд закончится вообще. Андрей шел, низко склонив голову, пряча лицо от пронизывающего ветра. В его мозгу непрерывно пульсировала одна единственная мысль: «За что? Ведь я же служил, как присягал». Больно было сознавать себя, не сотрудником, не даже человеком, а просто отработанным материалом, никому ненужным, выброшенным на помойку истории.
6
Изо всей этой истории с судом Андрей сделал один вывод: за себя надо бороться со всеми, со всем миром, а с собой - в первую очередь. Так уж устроен мир: споткнись и тебя затопчут. Он не сломался. Каждое утро начинал с уже вошедшей в привычку, зарядки, занятия физкультурой днём и после шести не есть. Всё по закону и никакой анархии. Роман, к тому времени, уже был закончен и поэтому время, отведённое для работы, он проводил также за компьютером, обложившись разными стрелялками. Лишь бы не думать, ни о чём не думать. Потому, что как только задумывался, в первую очередь просыпалась жалость. Жалость к себе бедному, всеми забытому, судьбою забитому. Эта жалость просто-напросто мешала жить. Проблема была в его сознании, в нём самом, но он не видел этого. Был большой, солидный, сильный человек, а теперь Андрей представлял собой маленький, сжатый донельзя, комочек оголённых нервов. И теперь не то, что сильный удар, лёгкое дуновение в его сторону, вызывало нестерпимую боль, до сумасшествия.
В середине ноября, как бальзам на рану, звонок из поликлиники:
- Есть путёвка в госпиталь ветеранов войн сроком на восемнадцать дней, поедете?
- Конечно, а что нужно?
- Надо сдать анализы и всё. Путёвка с двадцать второго ноября по девятое декабря включительно, приходите.
Вообще-то Андрей никак не относился к любителям поваляться в больнице, но уж, коль жизнь так круто повернула не в ту сторону, надо было перестраиваться. Про этот госпиталь он так много слышал и от ветеранов Великой Отечественной, которые здесь были завсегдатаями, и в средствах массовой информации о нём часто упоминали. И вот он здесь. И охрана у входа, и зимний сад, и огромная люстра в середине здания под прозрачным потолком – всё производило впечатление высочайшей заботы, уюта и внимания. Так и было. Персонал, прямо начиная с приёмного отделения, был настолько внимательным и предупредительным, что становилось даже как-то неловко. Не то, что в районной больнице, где все, от врача до санитарки, ходят с таким видом, будто они последняя инстанция перед вратами рая. А уж если о чём-то попросишь, делают всё с таким видом, сразу ясно – вовек не рассчитаешься. Здесь, после оформления первичных документов Андрею, и помогли переодеться, и проводили до самой койки, и лечащий врач пришёл с осмотром к нему одному, персонально, вместе с дежурной сестрой. Врач долго осматривал его да расспрашивал что да как, после чего, сказав, что Андрею необходимо пройти повторное обследование на их аппаратуре, и только потом ему будет назначено необходимое лечение, вышел из палаты. Андрей настроился на хождение по кабинетам, вспомнив опыт подобного осмотра, пройденный им в районной поликлинике, как на хождение по мукам. Но здесь всё было не так: в палату приходит дежурная сестра, называет его фамилию и говорит:
- Через двадцать минут Вас ждут в таком-то кабинете. Вы дойдёте или Вам помочь?
Андрей благодарил и от помощи отказывался: было как-то неловко: что ему девяносто что ли. Всё назначенное обследование, которое он дома проходил в течение двух недель, здесь заняло всего три часа. В одиннадцать он уже лежал под капельницей – лечение началось. И так каждый день с девяти часов утра и до трёх часов дня: капельница, уколы, таблетки горстями, заканчивалось всё массажем и сеансом психотерапии. Остальную часть дня, чем хочешь, тем и занимайся. Правда выбор невелик: один телевизор на всё отделение, который показывал лишь два центральных канала, библиотека, заваленная трудами теоретиков марксизма – ленинизма да зимний сад с нависающей громадой люстры. Спасало одно – коридор в отделении длиной ровно сто метров. Вот и мотали по нему километры – кто сколько мог. Кардиолог сказал, что три километра в день – обязаловка, так что было к чему стремиться, вот все и старались и Андрей туда же.
Восемнадцать дней пролетело как один. Дома ему рассиживаться было некогда – подошла пора переоформлять инвалидность. И опять: анализы, врачи, кабинеты. На это ушло три недели. Благодаря лечению, полученному в госпитале, этот этап был преодолён без помех и даже без какой-либо усталости. Раз в неделю комиссия в полном составе приезжала к ним – в районную поликлинику и всех особенно больных и особо приближённых, назначали на этот день. Андрей попал в эту когорту. Он был уверен, что в его положении не произойдёт каких-либо изменений, так как за прошедший год он здоровее-то не стал: всё как было, так и есть. Просто, после госпиталя, общее состояние здоровья было получше, да голова кружилась меньше – падал реже, и всё. Поэтому, изо всей толпы, что сидела перед кабинетом, в котором заседала комиссия, он был самым спокойным. На удивление, его вызвали первым. Когда он вошёл в кабинет и поздоровался, ему указали на стул, стоявший между столами невролога из комиссии и заместителя главного врача поликлиники. Пока шел до предложенного стула краем глаза Андрей заметил, как они посмотрели на него и перемигнулись. Не придав этому большого значения, он сел на предложенный стул. Не глядя на него, беспрерывно копаясь в его медицинской карточке, невролог из комиссии спросила:
- Ну, на что жалуетесь?
Андрей посмотрел на неё удивлённо.
- На жизнь,- тихо ответил он.
- Не умничайте, Вы, где находитесь?- возмутилась она,- отвечайте на вопрос и не ёрничайте.
- Правая нога, правая рука – слабость, глаза – справа вижу, слева нет, и падаю, как будто толкает кто.
- И всё? Лекарства, какие нибудь принимаете?
- Что выписывают – всё пью.
- Что ж, всё ясно. Подождите в коридоре.
Андрей встал и вышел из кабинета, нашёл свободное место на скамье, сел и стал ждать. Минут через пятнадцать, к нему подошла секретарь комиссии:
- Вот Ваша справка, распишитесь вот здесь,- с этими словами она подсунула ему журнал под самый нос и показала где надо расписаться. Андрей расписался, не глядя, взял справку, убрал её в бумажник и пошёл к выходу. И никаких эмоций – всё получилось так, как он и ожидал. Впереди целый год ничегонеделанья, надо было только переоформить медицинскую страховку и ему очень хотелось, хотя бы раз, съездить в санаторий, ни разу не был. Надо было сделать копию справки об инвалидности. Андрей, впервые после комиссии достал её, надел очки и…
Слабым на выдержку его никак нельзя было назвать, а тут, он, на какое-то время потерял сознание. Синим по розовому в справке было написано:
В графе группа инвалидности: третья
Как же так? Не может быть. Что же это, и что теперь делать?
На следующее утро, ровно в восемь, он был в кабинете заместителя главного врача, той самой, которая присутствовала на комиссии.
- Это ошибка. Как же так? Меня, что, вылечили? Почему третья? На основании чего?
Она сочувственно качала головой, глядя при этом на Андрея жалобно – как удав на кролика.
- Ещё не поздно, можно обжаловать, надо ехать в область и там доказывать свою правоту. Сначала съездите и подадите заявление, его рассмотрят в течение месяца, потом сдадите анализы, пройдёте всех врачей повторно, так как старые результаты осмотра, к тому времени, все устареют, потом Вас вызовут на комиссию.
Андрей сидел и молча, качал головой в такт её словам. Ясно было, что он ничего этого делать не будет. Его просто не хватит на езду туда–сюда, да ещё нервы трепать. Ничего не говоря, он встал и пошёл к двери. Когда обернулся чтобы попрощаться, она, глядя ему в глаза, негромко сказала:
- Это Вам привет от МВД. До свидания.
Придя домой, Андрей рассказал всё жене. Почему с ним так поступили, было ясней ясного. Если бы он вздумал обжаловать результаты суда, против него теперь был неопровержимый аргумент: «видите, не ахти как он и болен, скоро и вовсе поправится – на следующий год у него вообще группу снимут, он уже сейчас может идти и работать». Сначала он был полон решимости воевать до конца, обжаловать и обжаловать немедленно. Ему не терпелось задать вопрос: кем, по их мнению, может работать полчеловека? Но, поостыв, решил, что не стоит тратить остатки здоровья на беготню по инстанциям да судам:
- Переживём, пережили и не такое,- жена с ним согласилась,- всё будет нормально, конечно переживём.
Посчитали его пенсию, она должна была стать меньше, примерно, на восемьсот рублей. От двух с половиной тысяч - это чувствительно. Ну, ничего: месяц в санатории, потом в госпиталь, глядишь год, и пройдёт, а там видно будет.
7
И вот за окном чёрная, донельзя пропитанная весенней влагой земля. Кое-где, на солнцепёке да по теплотрассам, яркими, какими-то многообещающими пятнами, первые городские весенние цветы мать и мачехи.
Весна. У Андрея это было любимое время года, время, дарившее новые надежды, новые чувства, другую, полную радостных событий, жизнь. Вот и теперь, от одного вида этого ярко-голубого совершенно бездонного неба, от животворящего тепла, которое несли ничем не прикрытые прямые лучи солнца, сидеть дома было невмоготу. Андрей стал выходить на улицу, сначала раз, потом два раза в день. К сорока шагам, сделанным по земле в первый день, каждый день он прибавлял по десять. Так, постепенно, сначала стал гулять по парку, потом: дальше – больше, стал обходить квартал. Так понемногу и расходился и на ногах стал стоять уверенней. Когда в мае ему позвонили из соцстраха и спросили, не поедет ли он в санаторий, он не раздумывая, сказал: «Конечно, поеду». И поехал.
До этого, он ни разу в санаторий не ездил, всё было как-то некогда. Поэтому представлялось ему это место, благодаря сведениям, почерпнутым из телевизионных программ да рассказов знакомых, таким: берег бескрайнего моря, ласкающий ступни чистый тёплый песок, пальмы и, обязательно, ласкающие глаза прекрасных туземок. В результате, по приезду его ждало некое разочарование. Этот санаторий располагался в гуще соснового бора на берегу небольшой невзрачной речки и представлял из себя два, соединённых переходом, пятиэтажных здания, да одно здание стояло чуть в стороне от них и всё: никакого тебе моря, песка и туземок. В дополнение к этой картине из низких серых туч накрапывал мелкий совсем не весенний дождь.
В фойе главного корпуса регистрировали приехавших. Кроме Андрея у столика регистратора толпилось ещё около тридцати вновьприбывших. Андрей занял очередь и сел на диванчик в сторонке. Глядя как бы со стороны на всё происходящее, он стал составлять мысленно словесный портрет и характеристику на каждого, с кем ему предстояло прожить почти целый месяц. Это стало его любимым занятием на этот период времени, не считая конечно лечебных процедур. Получив от него документы, администратор окинула его с ног до головы опытным оценивающим взглядом и дала ключи от комнаты на четвёртом этаже. Поблагодарив, её Андрей взял сумку, и пошёл было туда, куда его послали. Но его благие намерения прервал окрик администратора: «Вы так плохо ходите. Давайте ключи и идите в двести второй номер, там Вам будет удобней». Номер, куда Андрея направили, располагался на втором этаже главного здания напротив холла для танцев. Сразу за ним была столовая. Самым примечательным была входная дверь, вот уж не ошибёшься: на ней большими цифрами, нарисованными красной пожарной краской, нарисовано было 2 0 2. Войдя в номер, Андрей огляделся: прямо напротив двери, почти во всю ширину стены, зияло большое окно, занавешенное тюлевой занавеской и недорогими, но чистенькими шторами. Прямо у окна стоял стол, накрытый светлой льняной скатертью. У стола стояли два стула, далее две тумбочки на одной из них стоял телевизор, а на другой маленький холодильник; по стенам стояли две аккуратно заправленные кровати, далее двустворчатый шкаф и, напротив, дверь, ведущая в совмещённый санузел. Андрей невольно сравнил увиденное с тем, что приходилось видеть ранее, когда приходилось жить какое-то время в казённых домах. Увиденное не было шикарным, но для жизни имелось всё необходимое. На одном из стульев сидел мужчина, лет на шестьдесят пять и смотрел с большим интересом по телевизору какой-то футбольный матч. Не отрывая взгляда от экрана, он поднял руку в знак приветствия и громко представился: «Владимир Семёнович». Андрей назвал своё имя и прошёл к койке, на которую ему указали. Только он вытряхнул из сумки, привезённые с собой вещи, как в дверь тихонько постучали. В проём между дверью и косяком просунулась голова, как впоследствии Андрей узнал, это была горничная, и глядя на Андрея, спросила:
- Это Вы сегодня приехали? Добрый день. Вас ждут в двадцать третьем кабинете лечебного корпуса. Захватите документы,- сказав это, голова скрылась, дверь захлопнулась.
Андрей взял всё необходимое и пошёл туда, где его ждали. Возле кабинета на двух диванах сидел народ. Андрей занял очередь, сел на свободное место и стал ждать. Врач, женщина бальзаковского возраста, долго его осматривала, затем тщательно изучила принесённые им документы, наконец, назначила лечебные процедуры и отпустила его, пожелав хорошего отдыха. На этот визит у Андрея ушло добрых два часа. Подошло время обеда, надо было спешить в столовую, хотя есть, совершенно не хотелось. Хотелось просто сесть на скамейку под сосной на берегу реки и осмотреться. Но, обед – дело святое. Отдыхающих на улице уже никого не было видно, значит все уже в столовой – надо спешить. Андрея посадили за стол, за которым уже сидели две женщины и мужчина. К его приходу они уже покончили с первым блюдом. Поздоровавшись и представившись, Андрей занял своё место. Первое, второе третье и большой апельсин на десерт, и всё очень вкусно и сытно. Так будут кормить, здесь точно не похудеешь. После сытного обеда, в состоянии совершенного благодушия, отдыхающие выходили из спального корпуса погреться на выглянувшем вдруг солнце. Часть неспешно фланировали по дорожкам между сосен, часть, парами, так как в комнатах жили по двое, рассаживались по лавочкам и беседкам, беспрерывно о чём-то судача. Андрей выбрал беседку под соснами на берегу реки. Там никого не было. Почему, он понял, когда сел и огляделся. Беседка стояла на самом краю обрыва. Метрах в семи под ней уже плескала мутной водой река, и от неё тянуло сыростью и холодом. Андрей только застегнул молнию куртки до конца и остался сидеть на месте. «Сейчас не очень, но когда станет, теплей, здесь будет классно»,- подумал он и стал наблюдать за остальными отдыхающими. На первый взгляд это были те же люди, что сновали в разные стороны мимо него там, в городе. Но стоило приглядеться, не смотря на то, что шёл всего лишь первый день санаторной жизни, они были уже другими, особенно взгляд – глаза. Там в городе, над ними довлели какие-то заботы, нерешаемые и решаемые проблемы, семья, работа. А здесь, полная расслабуха, совершенно во всём – с утра до вечера: гуляй, отдыхай, лечись. И так, почти целый месяц. Но самое интересное было впереди – вечером. Танцы. Ровно в восемь часов вечера, как только в фойе перед столовой начинала играть музыка, там постепенно собирались все обитатели санатория без исключения. Сначала рассаживались по расставленным по стенам стульчикам, но буквально через час, в кругу оказывались даже самые неходячие – срабатывал эффект подобия. Оказавшись среди себе подобных, все забывали, пусть на время, о своих болячках. Смотреть на это было очень забавно. Утром все еле ковыляли в лечебницу и обратно. А тут – костыли и тросточки в сторону и в круг, притопывая в такт музыке. И эх! И ух! Здорово!
Андрей сразу забил для себя место на диване, стоявшем в углу у окна. Отсюда весь зал был как на ладони: все танцующие и, особенно, все вновьвходящие. Он сидел там и занимался тем, что, мысленно, составлял на каждого входящего словесный портрет, до тех пор, пока бабульки не брали его под руки и, невзирая на его сопротивление, не утаскивали в круг. Андрей сопротивлялся слабо, потому что сразу было видно, что любое сопротивление бесполезно и будет сломлено немедленно. Попробуй посопротивляйся, когда с трёх сторон тебя зажали три стокилограммовые тёти. Да что говорить? Двадцать четыре дня пролетели как один. Жаль было одного: так отдыхать надо пока здоровый, чтобы потом со свежими силами и за работу. А так, от чего уехал, к тому и приедешь. Как сон – толи было, толи нет.
День отъезда наступил незаметно, как бы невзначай. Стоя у центральных ворот, он всё смотрел и смотрел на изгиб реки, на пустынные в этот час асфальтовые дорожки, на беседку на крутом берегу. Глубоко и часто вдыхал чистый сосновый воздух, как-будто хотел надышаться и насмотреться впрок. Слабо покачиваясь на ветру, негромко перешёптывались сосны, будто говорили ему: «До свидания. Не грусти, мы ещё свидимся».
8
На следующее утро он стоял у окна в маленькой комнате своей квартиры и смотрел сверху на спешащих, на работу людей. Он смотрел и завидовал всем и каждому. Проблемы, заботы, дорога, движение – это и есть жизнь. А он в стороне от всех за стеклом окна, как в аквариуме – ни проблем, ни забот – ОДИН.
Для того чтобы жить, надо работать, а для того чтобы работать, надо жить. Получается замкнутый круг какой-то. И как быть? Что делать? Конечно, есть родные, которые всегда готовы помочь, но это не то. Ведь у каждого свои дела. А он - это лишь его жизнь. И так не хочется стать для кого-то пятым колесом в телеге. Там, в прошлой жизни он привык так: возникла проблема её надо решать и как можно быстрей, решил, и всё: нет проблемы. А тут, только откроешь глаза перед тобой вопрос: как жить? И решать его приходится каждый день, независимо от того, что было вчера.
Очень выручало его увлечение восточной философией. Конфуций, Лао-Цзы – они знали ответы на многие его вопросы, а их мысли облечённые в слова помогали жить, жить достойно – по-человечески. Ведь приходилось мириться не только со своей немощью. Вместе с ним изменился и весь мир: одни связи, которые были до этого тонкими, непрочными ниточками, стали для него единственной надёжной опорой. В то время как другие, казавшиеся раньше прочными и надёжными, лопнули с неимоверной лёгкостью. Люди, которые при встрече, буквально год назад, подолгу раскланивались, живо интересовались его делами, теперь просто отворачивались. Андрей, сначала никак не мог понять причину таких перемен и страшно огорчался, когда кто-либо из старых знакомых проходил мимо непоздоровавшись. Но, постепенно, привык к этому и принял как должное.
Вот, в санаторий съездил, а что дальше? Отдыхать уже устал - сил нет. Чем заняться?
Писать. Писать хоть как, хоть сколько, на что сил хватит. Писать для себя, для души и обо всём, что на этой самой душе накопилось. И Андрей сел за компьютер. Спасибо этому бездушному ящику – если бы не он можно было бы повеситься. Что-то получалось лучше, что-то хуже, по крайней мере, ему нравилось всё. Ещё бы, ведь во всём, что он написал, была частичка его жизни, его души, его Я.
По телевизору часто показывают инвалидов, которые, несмотря на состояние своего здоровья многого, сумели добиться. Одни выступали в соревнованиях на параолимпийских играх, другие довольно успешно занимались бизнесом. Ежечасно, превозмогая боль и немощь, куда-то лезут, к чему-то стремятся. Они сумели – молодцы, что тут скажешь. Современный мир это джунгли, где и для здорового уцелеть – проблема. Многие теряют всё и самого себя в частности, что же говорить об инвалидах. Большинство из них влачат жалкое существование на мизерную государственную пенсию. Но это ещё не самое страшное. Гораздо страшнее бедности чувство ненужности: ощущать себя человеком, от которого как государству, так и окружающим одни проблемы. Вот и стоят они у своих окон и смотрят на то, как живут другие люди.
Андрей не принадлежал ни к первым не ко вторым. Он был где-то посередине, как до поры ни кому не нужная истина. Здоровья не было, но были железная воля и природное упрямство, поэтому он не спился и не повесился. Для него самым сложным было свыкнуться с мыслью, что для него всё уже прошло и ему осталось только наблюдать за тем, как проходят мимо день за днём, совершенно его не задевая. Где-то пряталась маленькая обида на государство: ведь он нужен был, пока служил, пока работал. И то он вспоминал об этом только тогда, когда пенсию приносили. Он же из своего окна видел, он понимал, что государство это люди. А человек существо слабое – его надо прощать.
2008г. |
