Клуб любителей Православия

За последние годы у меня накопились некоторые мысли о Церкви, и у себя в приходе я провел целый курс бесед о том, насколько эмпирическая, реальная Церковь, в которой мы живем, отличается от той более реальной, совершенной Церкви, в которую мы верим. Для того, чтобы жить в эмпирической, современной нам Церкви, надо, с одной стороны, понимать, во что мы верим, в какую Церковь мы верим, а с другой стороны - принимать в учет, как историческая Церковь развивалась, как она дошла до того состояния, в котором находится, и какова наша роль в том, чтобы эту Церковь, похожую как бы на червячка, сделать светлячком. Это очень, мне кажется, современная задача, потому что возвращение к прошлому, к традициям, к путям дореволюционной России и т.д. - не решение вопроса.

Одно слово сначала о Церкви. Церковь мы понимаем как Богочеловеческое общество, которое одновременно полностью и Божественно и человечно. Человечество в Церкви представлено двояко. С одной стороны - совершенный Человек, идеальный, но реальный, исторически реальный, Господь Иисус Христос. А с другой стороны - мы, которые тоже люди, тоже, если можно выразиться так не по-русски, «человеки», но - во грехе. Человечество мы должны воспринимать в Церкви именно так: мы видим, какими мы призваны быть, глядя на Христа. И чем глубже мы это воспринимаем, тем больше видим, как мы далеки от этого образа; но видим тоже, как к этому образу устремляться, потому что Христос нам сказал: Я есмь Путь и Истина и Жизнь. Он не только говорит нам: «Ищите, как умеете», Он говорит: «Я - путь. Если вы будете идти Моим путем, то станете подлинными людьми, детьми Божиими».

Божественное присутствие в Церкви ощущается даром Святого Духа, исполнившим ее в день Пятидесятницы, когда Святой Дух сошел на апостолов и в их соборе заполнил всю Церковь. И никакой человеческий грех, никакая человеческая греховность не может удалить Святого Духа из Церкви. Каждый из нас призван быть сосудом, в котором находится эта святыня; мы призваны быть храмами Святого Духа. И в этом отношении мы являемся храмами, но часто оскверненными. Апостол Павел говорит, что мы святыню носим в глиняных сосудах, а они должны бы быть золотые, а не глиняные, и без трещин; а мы все с трещинами, греховны. Мы можем терять сознание Святого Духа в себе; как бы Он в нас ни действовал, мы можем заглушить Его голос. Опять-таки, апостол Павел пишет, что иногда Дух Святой говорит в нас ясно, называя Бога Отцом нашим. Это значит, что в такой момент мы должны бы быть детьми Божиими, так же как Иисус Христос является Сыном Божиим; то есть через укорененность во Христе, приобщенность Ему, соединение с Ним мы должны стать уже не приемными детьми Божиими, а, как святой Ириней Лионский очень смело говорит, во Христе и силой Святого Духа стать единородным сыном Божиим и коллективно, все вместе, и каждый из нас.

И третье: во Христе и Духе мы все в Боге. И в этом отношении Церковь - нечто непостижимо великое, потому что это уже Царство Божие, пришедшее в силе, то есть оно как бы тут, но оно должно еще осуществиться в нас; оно тут в своей полноте, но каждый из нас его должен осуществить в себе или войти в его полноту. Именно это отец Георгий Флоровский имел в виду, когда говорил, что Церковь и дома и на пути одновременно. Она дома, потому что мы уже дети Божии, она на пути в каждом из нас, потому что мы все в становлении. И вот это мы должны помнить: меньше этого Церковь не может быть. Но с другой стороны, как ясно из того, что я уже сказал, каждый из нас вносит в историческую, эмпирическую Церковь свое несовершенство, свою греховность, свою неполноту еще.

А кроме того, коллективно Церковь как историческое явление приняла на себя формы, которые ей не присущи. И это, мне кажется, сейчас проблема, которую Церковь должна глубоко рассмотреть и на которую она должна творчески отозваться. Если мы посмотрим на церковные структуры, то увидим, что они являются как бы копией тех структур, которые были в Византийской империи, то есть строго иерархической системы с величием, с торжеством, с грандиозностью; это одно. Второе: в древней Церкви, в самый ранний ее период, когда еще проповедовали апостолы и их прямые ученики, христианами становились люди, которые лично пережили встречу со Христом - или непосредственно, как апостол Павел, как другие ученики Христовы, или потому что они встретили таких людей, которые были живыми иконами Христа, людей, которые могли свидетельствовать о Христе и о спасении, как то определяет апостол Иоанн: мы говорим о том, что мы слышали, что видели своими очами, и что осязали руки наши. Такой человек говорит, конечно, совершенно иначе, нежели тот, который понаслышке повторяет сказанное кем-то другим двадцать поколений тому назад. Поэтому ранняя Церковь была немногочисленна, она была укоренена в опыте о Христе, она за этот опыт платила мученичеством, смертью, пытками, изгнанничеством - и это в течение трех-четырех веков, не только первое поколение так пострадало, а в дальнейшем тоже.

Когда император Константин признал Церковь не как враждебное явление, а как явление сначала приемлемое, а потом и желанное, она переменилась глубочайшим образом. Те люди, которые ни за что в Церковь не пришли бы, когда это могло стоить им жизни, влились в нее, потому что этой Церкви покровительствовал император. И она разжижилась, в нее вошли элементы, которые никоим образом не хотели бы мученичества, а хотели человеческой славы, человеческой обеспеченности, хотели быть как бы по правую руку императора. И вдобавок, структуры церковные начали делаться похожими, по воле императора и с согласия самой Церкви, на структуры империи. То есть патриарх был параллелью, стоял как бы параллельно с императором, архиепископы и епископы тоже имели свое иерархическое положение и т.д.

И еще одно: в этом поколении, где христианская вера не зависела исключительно от огненного опыта Святого Духа и Христа, где люди в значительной мере делались верующими понаслышке, появилось расслоение между людьми образованными, знающими, что такое христианская вера как вероучение, а не только как опыт, и людьми, которые не имели доступа ни к какой письменности и поэтому могли только понаслышке узнавать о христианской вере. И в результате епископат, духовенство приобрело положение учительное, но не потому, что из них как бы изливался свет святости, а потому что они знали, что передать следующему поколению или своим современникам. И получилось постепенное расслоение между духовенством и мирянами. В ранней Церкви этого разделения не было в том смысле, что было одно живое тело, в котором разные члены (апостол Павел об этом подробно говорит) имели различные функции. Но функция - это одно, а сан и возвышенность - это совершенно другое. А если уж говорить о сане и о его высоте, то надо помнить слова Христа о том, что никто большей любви не имеет, как тот, кто жизнь свою отдаст за ближнего своего. Своим ученикам Он говорил: Кто из вас хочет быть первым (то есть быть самым истинным Моим учеником), должен стать всем слугой. И на Тайной вечери Он снова говорит: Смотрите, вы Меня называете Учителем, а Я среди вас, как служащий... Это у нас пропало в значительной мере, если несовершенно, потому что мы влились в структуры светские. В результате этого, как мне кажется, получилось расслоение между мирянами, которые не чувствуют ответственности за Церковь и которым как будто даже говорят: «Ты только делай то, что тебе сказано, и все будет хорошо», и духовенством, которое в результате - я скажу прямо - возомнило, что оно имеет право «руководить стадом Христовым». А миряне - это не стадо, это живое тело Христа, и духовенство - это не вожди и не начальники, а слуги. И к этому нам надо как-то вернуться, сознанием сначала вернуться. Надо учить людей, и начать с себя самого. То есть священник или епископ поставлен вести народ в эту тайну освящения мира, но каждый на своем месте должен быть готовым жизнь свою отдать. И когда я говорю «жизнь отдать», я не говорю романтически о том, чтобы умереть в пытках и т.д., но отдать каждый день, каждый час своей жизни на то, чтобы все вокруг было освящено. Я не говорю, что нет таких священников или епископов, но в целом такой подход к Церкви редко встречается. И миряне, которых апостол Петр определяет как царственное священство, народ святой, храм Святого Духа, оказываются просто подвластным «стадом», которому говорится: «Поступай так-то, делай то-то, учись этому, верь в то или другое».

А что такое царственное священство? У нас в епархии был в этом году съезд на эту тему, о мирянах, о царственном священстве в частности. Если прислушаться к святому Максиму Исповеднику, то он говорит, что человек был создан для того, чтобы всю тварь привести к Богу, что он создан как участник двух миров: вещественного и духовного, он в себе совмещает эти два полюса. И в этом смысле всякий верующий в Церкви является священником, то есть человеком, который освящает тварь, который делает ее святой, что значит - Богу посвященной и пронизанной Божественной благодатью. Это призвание каждого христианина, не только священника; у священника есть своя задача, о чем я еще скажу. И мирянин это не только человек, который живет «в миру», это человек, который Христом послан в мир для того, чтобы все, к чему он прикоснется, сделать святыней: он священник в этом отношении. То, как мы относимся к предметам, которые вокруг нас, то, как мы относимся к людям, то, как мы относимся ко всей природе... Если мы думаем о том, что все это создано Богом в любви, с тем, чтобы все вошло в тайну приобщенности Ему, как благоговейно мы бы относились ко всему тому, к чему мы прикасаемся - словом ли, взглядом ли, прикосновением ли руки.. И я думаю, что мирянин вступает на этот путь в момент, когда его готовят к принятию крещения, потому что через крещение человек соединяется со Христом и в этом таинстве погружения в воды смерти и жизни, выходя из них новым существом, человек делается уже как бы носителем Христа. Когда совершается миропомазание, Святой Дух сходит на человека, и он уже - в малой мере, конечно, не в той мере, в какой Христос действовал - уже является присутствием Божественной благодати, ему поручено это тайносовершение. Это своего рода рукоположение; человек делается частью тела Христова.

Теперь: почему царственное священство? Мне кажется, ответ можно найти у святого Василия Великого, который говорит: всякий может управлять и властвовать, только царь может умереть за свой народ... И вот это роль всякого христианина - и мирянина, и священника, потому что если мы называем народ Божий, laos, таким словом, оно включает всех: и новорожденного младенца, и патриарха. Это народ Божий, и в этом отношении мы все являемся царственным священством через то, что мы должны быть готовы жизнь свою положить за каждого человека, который находится в Церкви и особенно вне Церкви: Я вас посылаю, как овец среди волков... Мы овцы не в том смысле, что должны быть блеющим стадом, которому нечего говорить или нечего давать. Нет, мы - общество людей, которые должны идти в мир, идти туда, где не слышали о Христе, туда, где не верят в Бога, идти туда, где разврат, где неправда, где нет веры, где нет надежды, где нет радости, где нет любви, и все это приносить туда в себе и давать ценой своей жизни. А «ценой своей жизни» не значит умереть: умирать можно каждый Божий день, отдавая свою жизнь другим людям. Умереть на плахе это одно мгновение, умирать изо дня в день - это другое дело. Я вам могу пример дать.

Я встретил в России одного монаха, священника, который провел в концентрационном лагере 26 лет. Он сидел передо мной на койке с сияющими, светящимися глазами и говорил: «Вы понимаете, Владыко, как Бог был добр ко мне! Меня, неопытного священника, Он избрал, на пять лет в одиночку посадил, в тюрьму, а потом на 26 лет в лагерь, для того чтобы я был священником там, где он больше всего нужен был и куда священника свободного не пускали...» Все, что он вынес из этого ужаса, это благодарность за то, что он принес свет туда, где была тьма, надежду - туда, где не было надежды, любовь - и какую любовь он мог проявить! - туда, где любовь колебалась от ужаса, страха и страдания. И вот это является царственным священством. Да, как царь, он отдал свою жизнь. И предельное проявление этого царственного священства, если можно так выразиться (и я надеюсь, что меня не поймут вкривь и вкось), крайний пример его - Господь Иисус Христос, первый мирянин. Он, технически говоря, не священнического рода, Он не священник, Он мирянин, первый член царственного священства. Но Он одновременно Первосвященник всея твари. И вот к этому мы должны стремиться и возвращаться.

В связи с этим меня волнует, что так часто молодые священники (да и священники среднего возраста, которых жизнь, может быть, не ломала внутренне) считают, будто они могут всякого наставить и привести ко спасению. Я думаю, что это очень страшное искушение для священника. Роль священника, духовника или просто близкого друга - не ступать «обутыми ногами» на священную землю. Не всякий священник имеет дар духовничества. Священнику дано исполнять таинства, он может именем Христовым разрешить грехи человека, который каялся, причем не просто разрешить все грехи, которые были названы. В одной из древних разрешительных молитв сказано, что разрешаются те грехи, в которых ты каялся, и постольку, поскольку ты в них каялся, а не потому что ты по списку прочел грехи, они все смыты с тебя. Священнику дано читать разрешительную молитву; благодатью Божией, поскольку ты исповедался Самому Христу, он был свидетелем твоего покаяния. Но это не значит, что всякий священник получает другие дары. Рукоположение не делает человека умным, красноречивым, ученым, святым. Он делается тайносовершителем. Это колоссального размера вещь, но это не все.

Одна из вещей, чему должен священник научиться, это - быть при человеке и молчать, и вглядываться, пока или Господь Бог ему не откроет нечто, или из собственной опытности он не уловит что-то и не сможет тогда внести какой-то небольшой вклад. Но именно вклад этой минуты. Не «теперь я тебя понимаю и буду тебя вести» , а «теперь я, кажется, понял что-то, что тебе нужно, я с тобой поделюсь тем, что знаю или думаю, будто знаю, а ты бери или не бери». Конечно, в зависимости от того, кто говорит, мы примем его слово с большей или меньшей готовностью исполнять его совет, но в сущности, очень важно, чтобы священник не думал, будто он может заменить собой Святого Духа. Духовность мы описываем большей частью внешними проявлениями: молитвенностью, теми или другими добродетелями, смирением и т.д. Но в сущности своей духовность - это воздействие Святого Духа на душу человека и отклик с его стороны. Но к сожалению, чем моложе священник, тем больше он «знает», потому что его учили в богословской школе «всему» и он «все знает». Это только потом начинаешь понимать, что ты ничегошеньки не знаешь, так как до тебя не дошло опытно то, о чем ты говоришь.

Молодого священника надо воспитывать так: Да, ты получил образование в богословской школе, будь то семинария, будь то академия, но все равно это умственное образование тебя святым не могло сделать; не воображай, что можешь людей вести от земли на небо... Знаете, когда люди берут проводника в горы, они выбирают человека, который там бывал, знает дорогу, уже проходил ею. А молодой священник, который говорит; «Я получил полное богословское образование, я могу взять человека за руку и привести в Царство Божие» - не прав, потому что он там никогда не бывал. На дискуссии в Троицкой лавре молодой студент мне сказал: «Но разве священник не икона Христа?» Я ему ответил (может быть, грубо, но я подумал: ему нужна встряска): «А ты когда-нибудь задумывался над тем, что такое икона?» - «Да, - говорит. - задумывался». - «А я тебе скажу: икона делается иконой, когда она освящена, до того она - дерево и краски. Так пока ты не станешь сосудом Святого Духа, ты дубина, на которой намазана краска...» Он, конечно, меня за это не поблагодарил, но это правда. Это может быть неприглядная правда, но я по себе знаю (я тоже священник, и знаю, где мои границы), что никто не имеет права просто так, потому что он понаслышке что-то знает, «вещать» и думать, что другой ниже его.

Я сейчас не имею в виду старчество, разумеется, потому что старчество - совершенно другое дело, это благодатное состояние отдельных избранников; и никто из нас не имеет никакого права воображать себя старцем на том основании, что он может дать умный совет при случае. Сказанное мной относится к явлению, которое в древности и в средние века называли младостарчеством. Это подход молодого, неопытного священника, который из того, чего он начитался или потому что его так учили, думает, будто он все вопросы может разрешить без личного опыта о Боге и без личного возрастания в святость. Это совсем не говорит, что я отношусь к современной нам Церкви, которой я являюсь живой частью (может быть, вымирающей, но пока живой еще) или к другим священникам с презрением. Я сам сознаю, что я не в состоянии решать вопросы каждого человека. Даже у апостола Павла есть места, где он указывает: это я вам говорю именем Божиим, а это я вам говорю от себя... Этот момент мне кажется очень важным в жизни приходов, потому что архиерея вы видите на службе, иногда можете иметь с ним дело, но общаетесь редко, а приходской священник - он-то может действительно скривить вашу духовную жизнь. Я знаю случаи, когда священник с уверенностью говорил то или другое, но с уверенностью, которая происходила от его самоуверенности, а вовсе не от того, что Господь Дух Святой ему открыл глаза на ту или иную нужду человека. Иногда священник должен уметь выслушать человека и сказать: «Мне нечего тебе говорить. Я буду о тебе молиться». И это не унизительно. В жизни святого Амвросия Оптинского есть два случая, когда к нему приходили с вопросами, он в течение двух-трех дней не давал ответа, и вопрошавшие торопили: «Нам же надо домой, у нас промысел, работа, семья, что же ты молчишь?» И он отвечал с грустью: «Три дня я молю Матерь Божию об ответе, - Она молчит; как же я могу тебе ответить?»

Если бы каждый из нас с такой бережностью относился к тому, что он говорит! Можно сказать: «Знаешь, у меня нет ответа, который из моей глубины шел бы к тебе, но я буду о тебе молиться, думать; если что-нибудь придет мне на мысль или на сердце, я тебе скажу...» Или можно сказать: «Знаешь, я именем Божиим тебе ничего не могу сказать, но вот что я вычитал в житиях святых, в Священном Писании. Я повторю, а ты посмотри, пригодно ли это».

А иногда бывает, что даже неопытный священник, потому что человеку нужен ответ, вдруг скажет нечаянно то, что нужно сказать. Я помню, кто-то мне раз сказал: «Ну да, и еретик может правдой обмолвиться».

Если мы посмотрим на историю Церкви - кто были святые? Не только епископы и не только члены духовенства. Некоторые святые были в сане, а некоторые и не были, масса святых были просто миряне - и достигли такой духовной высоты и святости, что из них лился свет Фаворский, они были убедительны тем, что они собой представляли. Есть рассказ из житий святых египетской пустыни о том, как пришли трое к одному старцу в пустыню, и двое ставили ему вопросы, на которые он отвечал, а третий сидел и молчал. И когда беседа кончилась, старец-подвижник ему говорит: «А ты ничего не спросишь?» И тот ответил: «Мне достаточно смотреть на тебя, авва». Вот если бы наши священники, включая меня и кого угодно, могли быть такие, что - встретил его, посмотрел и подумал: О! В этом человеке есть что-то, чего у меня нет!.. Западный писатель К.С. Льюис в одной передаче, которые он делал во время войны, говорил: Разница между верующим и неверующим та же самая, как между статуей и живым человеком. Статуя может быть в тысячу раз прекраснее данного человека, но она каменная, она не движется, молчит. Человек может быть уродлив и ничем не выдающийся, но он полон жизни... И вот такими мы должны стать.

Я думаю, что надо принять все это в учет. С другой стороны, судить о священнике только по его жизни или по тому, что ты видишь в его жизни, нельзя, потому что ты видишь внешность. Скажем, ты видишь, что он грешный человек, а ты разве видишь, как он плачется перед Богом, как он страдает о своем падении или о своей слабости?

И тут, я думаю, и миряне должны играть свою роль. Не надо ставить священника, особенно молодого, на такой пьедестал, чтобы он думал, будто он духовный гений. И надо его поддерживать, чтобы ему не было страшно быть обыкновенным, «полубездарным» священником, если он таков. От священника вы имеете право ожидать, чтобы он благоговейно совершал службы, чтобы он молился за вас и с вами, но рукоположение не дает священнику ни богословского знания, ни «рассуждения духов», ни понимания того, что другой человек переживает, ни способности проповедовать. Это все иное, это может иметь любой человек. Но священнику дана благодать совершать таинства; от него можно их принимать. В остальном, мне кажется, надо больше развивать сотрудничество между мирянами и священниками, чтобы священник не имел тенденции и желания властвовать над уделом Божиим. Потому что миряне могут сделать из священника какого-то псевдостарца: он будет воображать, что он духовник, что он «ведет» и все знает. Я думаю, что должно быть сотрудничество, соработничество. Этому я научился за свою жизнь; я не хочу сказать, что я лучше кого бы то ни было, просто - я это знаю, и все это мне в суд и в осуждение больше, чем кому-то, кто не знает.

Лондон, 1993 г.

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5, 9). Какие ассоциации вызывает у современного человека слово «миротворец»? Можно предположить, что для большинства из нас миротворец – это человек в камуфляже, берцах, бронежилете, каске и с автоматом наперевес.

Одна популярная интернет-энциклопедия сообщает, что миротворческие силы применяются «в целях предотвращения или ликвидации угрозы миру и безопасности путем совместных принудительных действий (военная демонстрация, военная блокада и т.д.), если меры экономического и политического характера окажутся или оказались недостаточными», то есть так или иначе мир поддерживается в лучшем случае демонстрацией силы оружия, а в худшем…

Но ведь явно в Евангелии сказано не о современных камуфлированных и вооруженных миротворцах, потому что тогда, во время жизни Христа и написания Евангелия, таких миротворцев не было. На самом деле были. Только назывались они немного по-другому и были по-другому вооружены. Штука в том, что оружие их было не менее смертоносным, чем современное. Есть даже специальный термин «PaxRomana» – «Римский мир» (иногда «Августов мир», по имени императора Октавиана Августа). Это период римской истории, ознаменованный относительным спокойствием. Количество военных конфликтов в Римской империи было сведено к минимуму.

Но в реальности Римский мир был миром, поддерживаемым силой римских военных легионов, рассредоточенных по границам. Так территория Римского мира становилась территорией, где нет гражданской войны – дерутся варвары за границами империи. Нередко бывало и так, что легионы восставали и провозглашали нового императора. Современные военно-политические союзы являются, по сути, продолжением идеи PaxRomana, так что вооруженные миротворцы были придуманы не сегодня и даже не вчера, а очень и очень давно. Иисус Христос не мог не видеть римские гарнизоны, поддерживавшие мир в отнюдь неспокойной Иудее. Но вряд ли возможно, чтобы Христос назвал сынами Божиими язычников, презиравших израильский народ и его веру.

Слова Господа подразумевают другой мир и совершенно других миротворцев. Христос обращается к ученикам: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин. 14, 27). Любой другой мир, будь-то Римский мир или какой-то еще, будет оставаться несовершенным и искусственным по сравнению с миром, который дарует верующим Христос. Мир Христов, или мир Божий, – это состояние человека, свободного от зла и греха, то есть этого мира могут достигнуть «чистые сердцем» из предыдущей заповеди блаженства.

В одном древнем анонимном комментарии на Евангелие от Матфея есть замечательные слова: «Единородный Бог (то есть Сын Божий – Христос) есть мир духа, о чем говорит апостол: «Ибо Он есть мир наш» (Еф. 2, 14)… Миротворцами же именуются не только те, кто соединяет миром врагов, но и те, кто не помнит зла, – они любят мир. Ведь многие охотно примиряют чужих врагов, но сами никогда от чистого сердца не мирятся со своими врагами. Такие лишь изображают мир, но не любят его. Мир – это то блаженство, которое положено в сердце, а не в словах. Хочешь знать, кто действительно миротворец? Послушай слова Пророка: «Удерживай язык свой от зла и уста свои от коварных слов» (Пс. 33, 10)».

Мы становимся миротворцами, когда избавляемся от нашего собственного зла, лишающего нас мира с Богом и другими людьми. И задача эта куда сложнее, чем примирение враждующих. Почему? Потому что гораздо легче увидеть отсутствие мира и раздоры среди других, чем найти мир в своей собственной душе. Святой Августин Иппонский считал, что миротворчество заключается прежде всего в отсутствии противления Богу и господстве над греховными страстями. Только через это человек может пребывать в мирном состоянии. «Миротворцы – это те, кто, усмирив и подчинив рассудку, то есть уму и духу, движения своей души и сумев обуздать плотские вожделения, достигает Царства Божия». Без мира в собственной душе, без постоянного желания пребывать в мире с Богом, невозможно нести мир другим людям.

Преподобный Серафим Саровский однажды произнес величайшие слова: «Стяжи дух мирен, и вокруг спасутся тысячи». Если внутри нас мир Божий, то мы по-настоящему сможем исполнить слова Христа: «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5, 16). Господь не просто дает нам мир. Господь желает, чтобы мы явили этот мир другим, чтобы мы прославили Его, нашего Спасителя, своей жизнью. Вот что значит быть миротворцем. Поэтому и столь высоко обещание: миротворцы нарекутся, то есть будут названы, сынами Божиими. Сын, искренне любящий своих родителей, будет исполнять их благую волю. Наш Отец – Бог, поэтому мы призваны исполнять Его волю, быть «проводниками» мира Божия в окружающую нас действительность. Ведь достаточно оглянуться вокруг, чтобы увидеть, что этот мир далеко не мирный. Но в том-то и смысл, чтобы изменение этого немирного мира началось внутри каждого из нас.

Мера мира Божия велика. В Евангелии мы читаем: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного» (Мф. 5: 44, 45). То есть дарите мир тем, кто проявляет к вам вражду и отвечайте любовью на ненависть. Невозможно быть миротворцем и одновременно враждовать с кем-то, кого-то ненавидеть или обижать, поэтому нужно чаще всматриваться в самих себя: чем наполнен наш внутренний мир. И только когда в нашей душе, сердце и разуме, в наших делах и поступках будет господствовать Христос, только тогда мы сможем по-настоящему примирять других людей. Не принуждать, а именно примирять. Ведь не случайно же каждый христианин молится о том, чтобы воля Божия исполнялась на земле, как на небе (см. Мф. 6, 10). Но Бог не может силой заставить нас быть добрыми, поэтому исполнение воли Божией здесь и сейчас зависит и от каждого из нас. Бог не создает ничего искусственного, поэтому и мир Божий не может быть навязан извне, он должен начаться внутри нас.

В богословии есть важное понятие – «синергия». Это греческое слово, означающее совместное действие или сотрудничество. Действие Бога и человека должно быть синергичным, совместным. Только в этом случае мы можем достигнуть желаемого. Почему нет мира в моей душе? Бог не дает его мне или я сам не стремлюсь принять от Бога этот дар?

Велика сила Божественного Писания, и велико богатство, сокровенное в словах его. Поэтому, внимая ему, мы должны много испытывать его, чтобы получить обильную пользу. Ибо таково свойство Писания, что в немногих словах его часто можно найти великое множество мыслей. Так как оно есть учение Божественное, а не человеческое, то можно увидеть, что все оно противоположно мудрости человеческой. Там (в писаниях человеческих. — Здесь и далее прим. ред.) среди пространного и неизобразимого пустословия едва можно встретить какую-либо мысль, а здесь (в Священном Писании) и краткого изречения часто бывает достаточно для нас, чтобы составить целое поучение.

Каждое обстоятельство, описанное в Божественном Писании, предано памяти не для чего другого, как только для нашей пользы и для спасения рода человеческого. Посему-то Писание и предлагается всем беспрепятственно, и всякий желающий может извлекать из него свойственное удручающей его страсти врачевство и получать скорое исцеление, только бы не отвергал целительного врачевства, но принимал с благопризнательностью. Поэтому прошу вас, чаще приходите сюда (в храм), внимательно слушайте чтение Божественного Писания, и не только когда бываете здесь, но и дома берите в руки священные книги и с усердием извлекайте из них пользу для себя. Ибо великая происходит от них польза: от чтения их образуется язык, потом и душа окрыляется и делается возвышенною, будучи озаряема светом Солнца правды, освобождаясь от нечистоты порочных помыслов и наслаждаясь великим миром и спокойствием. Как телесная пища для поддержания наших сил, так и чтение Писания для души. Оно есть духовная пища, укрепляющая ум и делающая душу сильною, твердою и мудрою, не позволяя ей увлекаться неразумными страстями, а облегчая полет ее и вознося на самое небо.

Великая защита от грехов — чтение Писания, а неведение Писания — великая стремнина, глубокая пропасть. Это незнание породило ереси, оно ввело и развратную жизнь, оно перевернуло все вверх дном. Ибо как лишенный естественного света не может идти надлежащею дорогою, так и не освещаемый лучом Божественных Писаний принужден непрестанно погрешать во многом, потому что бродит в глубокой тьме. Напротив, невозможно, чтобы без плода остался тот, кто постоянно с усердием занимается чтением Писания.

Не будем же нерадеть о такой пользе, но станем и дома заниматься внимательным чтением Божественного Писания, и, придя в церковь, не тратить время на пустые и бесполезные разговоры, но для чего пришли, на то и обращать все наше внимание и слушать читаемое, чтобы выйти отсюда с каким-нибудь приобретением.

Наоборот, не слушать Писания для души есть голод и пагуба: “…говорит Господь Бог… Я пошлю на землю голод, — не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних” (Ам. 8, 11). Что бедственнее того, когда то зло, которым Бог угрожает как наказанием, ты сам произвольно навлекаешь на свою голову, томишь ужасным голодом душу и делаешь ее слабейшею всего на свете? Ибо слово обыкновенно и портит душу, и исцеляет ее; слово и возбуждает в ней гнев, и оно же опять укрощает ее; слово срамное возжигает похоть, а слово благонравное внушает целомудрие. Если же обыкновенное слово имеет такую силу, то как же, скажи мне, пренебрегаешь ты Священным Писанием? Слово, произнесенное из Писания, сильнее огня смягчает ожесточенную душу и делает ее способною ко всему доброму.

Посему во всякое время нужно нам всеоружие Писания. Много есть вещей, осаждающих нашу душу, поэтому нужны нам врачевства Божественные, чтобы могли мы и врачевать раны, уже полученные, и предотвращать еще не полученные, но угрожающие, издалека погашая и отклоняя диавольские стрелы чтением Божественного Писания. Ибо невозможно, невозможно спастись, не пользуясь постоянно духовным чтением. А когда бываем мы каждый день поражаемы и, однако же, не пользуемся никаким врачевством, то какая надежда спасения? Не видишь разве, что медных, золотых и серебряных дел мастера или занимающиеся каким бы то ни было художеством берегут в целости все орудия своего мастерства, хотя бы нудил их голод или угнетала бедность. Лучше решаются все претерпеть, нежели продать для своего пропитания какое-нибудь из орудий своего мастерства. Многие часто решались войти в долги, чтобы прокормить дом и детей, нежели продать даже малейшее из своих орудий. Ибо они знают, что когда будут проданы орудия, то все мастерство будет для них бесполезно и уничтожится всякая возможность благоприобретения. Но когда орудия целы, то, упражняясь постоянно в своем ремесле, они могут со временем уплатить займы. Если же поспешат продать их другим, то уже не будут иметь возможности найти облегчение своей нищеты и голода. Так и мы должны располагать. Ибо, как для них орудиями мастерства служат молот, наковальня и клещи, так для нас орудиями нашего искусства служат апостольские и пророческие книги и все Писание, богодухновенное и полезное.

Где есть духовные книги, оттуда прогоняется всякая сила диавольская, и живущим там бывает великое назидание в добродетели. Ибо и один вид книг делает нас более воздержанными на грех, а если мы и дерзнем на что-нибудь запрещенное и сделаем себя нечистыми, то, возвратившись домой и посмотрев на священные книги, строго осуждаем себя и бываем медлительнее на повторение тех же грехов.

С другой стороны, если мы живем в святости, то получаем оттуда еще большую пользу. Ибо, как только кто коснется Евангелия, тотчас и ум свой приведет в порядок и отринет житейское — и это от одного только воззрения на Евангелие. Если же присоединится и усердное чтение, то душа, как бы вводимая в самое внутреннее святилище, очищается и делается лучшею, так как с нею беседует Сам Бог через эти Писания.

Итак, освяти твою душу, освяти и тело, имея всегда Священные Писания и на устах, и в сердце. Ибо если срамословие оскверняет нас и вызывает бесов, то духовное чтение освящает и привлекает благодать Духа. Писания суть Божественные песнопения. Станем же воспевать их в себе и из них приготовим врачевство против недугов душевных.